Черная книга - Александр Григорьевич Домовец Страница 7

— Кирилл Сергеевич, — подсказал Ульянов, хмуро глядя на покойников.

— Коллега мой, прошу любить и жаловать, — пояснил я.

Старик Судаков пользовался непререкаемым авторитетом. Был он замечательным экспертом с большим опытом и невероятной дотошностью. Его суждениям доверяли безоговорочно. Свои неприятные и грязные обязанности он всегда исполнял в белоснежном халате, поверх которого надевал длинный чёрный фартук с нарукавниками, и являлся на службу исключительно в свежей сорочке, подавая пример непреклонной аккуратности.

— Небось, не терпится узнать, что да как? — саркастически осведомился старик.

— Не терпится, — признался я, виновато разводя руками.

— И заключения дождаться не можете?

— Мог бы, — не беспокоил…

Это у нас был такой многолетний ритуал. Мне Судаков благоволил, хотя и считал торопыгой. А я, в свою очередь, приходил к нему, что называется, «на полусогнутых» и смиренно просил поделиться результатами вскрытий, не дожидаясь официального заключения. И получал своё с неизбежным довеском в виде стариковского брюзжания. Расставались до следующего раза взаимно довольные.

Судаков поднялся из-за стола, потянулся и неожиданно сказал:

— Странные дела творятся в вашей сыскной епархии, господа сыщики.

— Чем же странные, Владимир Иванович?

— Помните давешнего покойника, что поступил вместе с профессором Себряковым? Швейцар, кажется…

— Он самый. Помню, и что?

— А то, что вот этих бедняг, — он указал на неподвижные тела́ Еремеева и Варакина, — упокоили точно таким же способом, как и того швейцара.

— То есть вы хотите сказать…

— Не хочу, но вынужден. Обоим шеи сломали, и сломали тупым предметом. Такое впечатление, что убийца носит с собой… ну, не знаю… специальную палку или доску, например, и пускает в ход по мере необходимости. Прямо умелец какой-то.

Установилась пауза, в ходе которой Судаков пытливо смотрел на меня, словно ждал, что я немедленно выну из кармана и предъявлю упомянутого умельца.

— Ну, доска-то вряд ли, — протянул Ульянов задумчиво.

— А это вам виднее, господа сыщики, — сказал Судаков, почёсывая фундаментальную лысину. — Доска там или не доска — разбирайтесь, карты в руки. Но это ещё не всё…

По его знаку мы подошли к телу Варакина. Откинув край простыни, Судаков показал правую кисть покойника.

— Вот, видите? Указательный палец практически выломан. Как тогда у Себрякова, только намного сильнее.

Действительно, у основания пальца был заметен сильный багровый отёк. Да и сам палец торчал неестественно.

— Досталось ему больше, чем Себрякову, — негромко сказал я. — Человек молодой, сердце здоровое, и пытку вынес. Хотя всё равно погиб…

— Вынести-то вынес, но кричать должен был так, что весь дом переполошил бы, — заметил Ульянов. — Боль же невыносимая… Кляп?

— Он самый, — подтвердил Судаков. — Убийца скомкал платок и глубоко засунул в рот, чуть ли не в самую глотку. И руки-ноги связал, чтобы человек не сопротивлялся. А что касается боли, то да…

Он аккуратно стянул простыню с головы покойника. Ко многому я привык за годы в сыскной полиции, но, кажется, никогда ещё не доводилось видеть мёртвое лицо, столь сильно исковерканное предсмертной му́кой. Тёмные волосы, высокий лоб и решительный подбородок безусловно принадлежали несчастному приват-доценту, но в целом узнать его было трудно. Вот и ещё один могильный холмик вырос на поле жизни…

Пожав руку Судакову и попросив прислать заключение как можно скорее, мы отправились ко мне в отделение.

Сказать, что моё душевное состояние было отвратительным, — ничего не сказать. И дело не в том, что визит в мертвецкую всегда не радует. Не стесняюсь признаться, что я был ошеломлён. Четыре трупа за неполную неделю расследования — такого в моей практике ещё не случалось. Дальше-то что?

В кабинете мы сели по обе стороны приставного стола и некоторое время выжидательно смотрели друг на друга.

— Предлагаю заняться дедукцией, — сказал я наконец. Ничего более умного предложить в этот момент я не мог.

— Черлока Хольмса[3] начитались, а? — осведомился Ульянов не без иронии.

Начитался, да. Книги о приключениях английского сыщика и его друга доктора Ватсона пользовались в России бешеной популярностью, а я их, к тому же, изучал с профессиональным интересом. Краеугольный метод Хольмса, заключавшийся в пристальном наблюдении и тщательном анализе фактов, сомнений не вызывал. Проблема в том, чтобы применить общий принцип к частному случаю. К убийству профессора Себрякова, например…

Уже через полчаса в кабинете повисли клубы табачного дыма, пиджаки были сброшены, а стол покрылся листками бумаги, на которых мы делали заметки. Вопросов было больше, чем ответов. Тем не менее кое-что вырисовывалось.

Прежде всего, не вызывало сомнений, что все четыре убийства — дело рук одного человека. Трое из четверых были убиты одинаково (перелом шейных позвонков), а двоих, Себрякова и Варакина, перед смертью пытали однообразным способом, выламывая палец. (Способ необычный, но действенный. Не дыба, конечно, однако чрезвычайно болезненно. Я попробовал на себе — мало не показалось.)

Главный вопрос: что надо убийце? Чего добивается?

Если нападение на квартиру Себрякова с натяжкой можно было объяснить попыткой ограбления (в которую, кстати, вписывался страшный беспорядок, оставленный преступником), то убийство Варакина было явно из другой оперы. Что грабить у бедного преподавателя? Стало быть, убийцу интересовал сам Варакин. Вопрос, почему.

— Исключительно в связи с его работой у Себрякова, — твёрдо предположил Ульянов.

— Согласен, — откликнулся я. — Убийца что-то искал в доме Себрякова, но не нашёл. Бесполезно угробив профессора, переключился на помощника. Вдруг тот знает, где находится искомое? Отсюда, кстати, и пытка. Варакин или ничего не знал, или не хотел говорить.

— А может быть, и знал, и сказал, — произнёс Ульянов, качая головой. — Боль кому только языки не развязывала.

— И так может быть… Бедняга Еремеев, получается, жертва случайная. Убийца следил за Варакиным и обнаружил, что за тем кто-то ходит. И убрал, чтобы под ногами не путался. А потом занялся приват-доцентом.

— Да уж, занялся…

Невесёлая реплика Ульянова вызвала во мне странный эффект. Душу вдруг уколола острая жалость к молодому историку, погибшему страшно и неожиданно.

Вообще-то жалеть жертву преступления непрофессионально. Лучшее оружие следователя — ясная, холодная голова. За многие годы полицейской практики я выработал в себе хладнокровное, можно сказать, отстранённое отношение к делам, в которых довелось разбираться. Но сейчас ничего не мог с собой поделать — жалел Варакина, и всё. Колючего, ершистого, явно жившего нелегко, в стоптанных