Город пробужденный - Богуслав Суйковский Страница 6

— Теперь все хуже.

— Верно говоришь. Мудрый ты, хоть и молокосос, а девку у меня забрать хочешь. А она послушная, работящая. Со всем сегодня стало хуже. Взять хоть Бомилькара, богача, с родом Баркидов в родстве, что он творит? Нашел отличную глину на пустыре, за стеной Мегары, а теперь, по наущению какого-то дьявола, проклятый, печи построил, рабов нагнал и обжигает из этой глины гробы. Понимаешь? Вместо того чтобы тесать камень, как велось испокон веков, этот лепит из глины — быстро и дешево. И чем жить каменотесу? Когда храм строят, капители и статуи высекают храмовые рабы. Иеродулы, псы бы их драли!

— Везде одно и то же. И у нас, рыбаков, то же самое. Этот Санхуниатон…

— Из рода Магонов? О, на этого не говори ничего плохого. Род достойный, никаких там воинов, одни купцы да жрецы. Этот Санхуниатон дал мне хорошо заработать, когда строил новый фонтан в доме своей любовницы.

— И что с того? От этого он сразу порядочным стал? А именно что нечистый боров, помет паршивого верблюда! Чтоб проказа изъела ему пах! Знаешь, что он сделал? Закупил тридцать лодок, посадил на них рабов и посылает на лучшие рыбные места. А как появится кто из нас, свободных, так они гонят, сети рвут, бьют, и всегда толпой.

— И у Керизы работы мало, потому что везде рабыни причесывают своих госпож.

— А в порту и канатчики остались без работы. Потому что этот Абсасом, у которого самый большой флот, с каждым днем все больше требует за канаты. И за волокно тоже. Или вовсе не хочет продавать, потому что все отдает в мастерские Балетсона, своего дружка. А тот нанял рабов, вьет канаты и веревки, плетет сети, и все у него куда дешевле, чем у свободных.

— Гнев богов на себя навлекают. Чтоб им Кабиры по ночам являлись! Выпьем!

— Выпьем! Везде так. Седьяфон, бывший суффет, сколько кузниц держит, сколько оружейников нанял, и все, конечно, рабы. И теперь, когда властям нужны доспехи для войска, где они их покупают? У Седьяфона! А Гасдрубал, суффет, приходится Седьяфону тестем.

— Как ты станешь моим. Выпьем!

— Выпьем! Доброе вино. Везде одно и то же. Богачи нанимают рабов, их трудом богатеют все больше и больше, а ты, свободный человек, подыхай.

— Верно. И все это якобы по закону.

— Вот именно. Только Зебуб мог нашептать такие законы и теперь потешается. Пора, пора все это менять.

— Правда. Знаешь что? Когда созовут народное собрание, я подниму этот вопрос. Меня знают на площади, слушают.

— Да знаю я. Некоторые болтают, что у Карт Хадашта есть и свои трибуны, как в Риме: Лестерос и Макасс.

— Э, шутки. Нет у нас такого закона.

— Знаю. Но люди вас слушают.

Старик нахмурился и подлил себе вина, забыв даже о госте.

— Народное собрание, — мрачно начал он после паузы. — Люди слушают… Э, да что там… Кто умен, тот знает, что все это пустая морока. Когда суффетам что-то нужно, когда им или Советам требуется глас народа, они созывают собрание. А потом так ловко нагонят туда своих людей, таких ораторов выставят, что говори что хочешь, голосуй как хочешь — все равно утвердят то, что подсунут власти. Лишь дурачат толпу, которой кажется, будто она что-то значит, будто ее воля — высшая. Удобно и спокойно. Тьфу! Закон! Все по закону!

Кериза робко вставила:

— Но ведь с Херсой это, наверное, не по закону. Разве мог дядя продать ее в рабство?

— Наверное, не мог, но разве трудно создать видимость? Обвинит ее в краже, или в богохульстве, или еще в чем-нибудь, вот и все. Жаль девчонку. У старой Атии? Худший, пожалуй, лупанарий. Жаль девчонку.

Вино действовало все сильнее, и Макасс вдруг сжалился над дочерью.

— И тебя жаль. Горбатилась на отца, теперь будешь горбатиться на мужа, и так до самой смерти. Да и радости от этого мужа не будет, потому что моряк — не муж. Поласкает и снова исчезнет на месяцы. А баба только мучается, и кровь в ней кипит. Это тоже не по закону. Не пристало моряку брать молодую! Он-то себе в каждом порту найдет утешение, а она? Ничего, только ждать.

Кадмос серьезно посмотрел на девушку, та вспыхнула, но глаз не опустила. Она прошептала так тихо, что отец, может, и не расслышал:

— Я буду ждать. Только возвращайся, всегда возвращайся скорее.

4

Кадмос очнулся посреди ночи. Его разбудила внезапная мысль, какая-то тревога или беспокойство. Он пнул ногой спавшего рядом Зарксаса, друга и товарища по всем походам.

— Эй, скажи, почему Макасс, человек мудрый, велит нам продать нашу находку хоть за бесценок, лишь бы поскорее?

— Что? Кто? — вскочил полусонный Зарксас, хватаясь за огромный матросский нож, который не снимал с пояса даже во сне. — Сети режут?

Когда Кадмос наконец объяснил товарищу, в чем дело, самый спокойный из троицы, Идибаал, едва сумел предотвратить драку: Зарксас, взбешенный тем, что его разбудили, ругался, метался, грозился и орал на Кадмоса. Он был прав в том, что ночь еще стояла глубокая и ни один отсвет на востоке не предвещал приближения рассвета. В порту, на прилегающих площадях, улочках и на складах царила тишина, нигде не было видно даже собаки.

Лишь у входа в порт, как всегда на ночь перекрытого огромной, толстой, натянутой цепью, над самой водой горели две масляные лампы, бросая дрожащий свет на маслянистую воду; третья лампа горела в высокой нише стены, отделявшей торговый порт от военного — Котона. Хотя по условиям мира, заключенного с Римом после поражения при Заме, у Карфагена осталось всего десять старых, жалких трирем, военный порт все равно каждый вечер запирали на толстые цепи, и у входа в него постоянно горел огонь.

Когда Зарксас немного успокоился, Кадмос повторил свой вопрос, но ни один из товарищей не смог на него ответить. Наконец Идибаал дал единственный мудрый совет:

— Сходи утром и спроси его сам.

Этот совет Кадмос принял охотно, а вот предложение Зарксаса достойно завершить так подло прерванную ночь в винной или лупанарии отверг без раздумий. Ему тут же вспомнилась Херса, о которой так просила Кериза и для которой он ничего не мог сделать. Атия жадна, упряма и безжалостна. Как она смеялась, когда тот мясник