Тайны рода Романовых. Новейшее документальное исследование. Книга 1 - Игорь Владимирович Яковлев Страница 5

из Москвы уже в оковах не вследствие царского указа, а из опасения, чтобы он не бежал с дороги. 20-го ноября 1601 г. в Пелым был привезен его брат Василий Никитич, совершенно больной, вследствие изнурительного пути от Яренска до Пелыма. Три месяца прожили братья в одной избе, прикованные к стенам. К их счастью, с Иваном Никитичем поехал в ссылку его человек Сенька Иванов, по прозванию “Натирка”; он ухаживал сначала за Иваном Никитичем, который, судя по донесению Маматова, “болен старою болезнию, рукою не владеет, на ногу маленько приступает”, а затем и за Василием Никитичем».

Только пятьдесят вторым в списке молодёжи, получившей самое низшее первичное придворное звание стольника, можно увидеть Михаила Фёдорова сына Романова. А ведь и не Романов он. Его фамилия по деду Никитин. Напомню, что чин стольника Михаил получил от Лжедмитрия I и с этого 1605 г. по 1611 г. никуда не смог выдвинуться. Для читателя проясним, что места в боярских списках соответствуют родовым позициям персоны. Это иерархический, а не алфавитный список.

Боярский список 1611 года (окончание)

В труде «Очерки по истории Смуты в московском государстве… СПб., 1910 г.» профессор С.Ф. Платонов писал, что боярское правительство вело переговоры о признании русским царём царевича Владислава. Вскоре после договора с Жолкевским5 17 августа 1610 г., правительство «семибоярщины» было отстранено от дел и заменено новыми людьми. (Об этом практически нигде не пишется и не говорится. – И. Я.) Уже в августе под Москвой и в самой Москве оказались: думный дьяк Иван Грамотин с званием печатника, или как он сам себя величал, «печатника великие монархия Московские»; князь Василий Михайлович Мосальский, которому был дан лист «на дворчество»; Фёдор Андронов, которому была дана должность казначея; отец и сын Салтыковы, оба бояре. За ними последовал десяток других думцев и дьяков, которые понемногу определялись к делам, пока, наконец, общим распоряжением короля 10 (20) января 1611 года были распределены по московским приказам согласно ранее составленному списку «урядов». Это распоряжение было последним ударом старому административному строю, в котором высшие места принадлежали ставленникам царя Василия Шуйского. Теперь вместо них везде сидели агенты короля Сигизмунда.

В то же время как шли перемены в администрации, менялись и отношения в Думе. А. Гонсевский перестал стесняться в отношении бояр с той поры, как возникло дело о сношении бояр с Вором, поднятое ещё в середине октября. Некий поп (Харитон, Иаларион, Никон) много раз ездил из Москвы от бояр к Вору в Калугу. Поп возил письма от князей Голицыных, Воротынского, и Александра Фёдоровича Жирового-Засекина. Комендант московского Кремля (1611–1612 гг.) А. Гонсевский имел сведения, что войска Вора должны были по тайному соглашению с москвичами, напасть на Москву 28–29 октября, побить поляков с их друзьями и захватить Мстиславского. Теперь не представляется возможным распутать это дело, но вот что ясно точно.

А. Гонсевский очень ловко воспользовался возникшим против бояр подозрением. Он заставил московскую администрацию, ввиду военной опасности, передать в его руки особые полномочия и полную власть над московскими крепостями. Он даже арестовал князей А.В. Голицына, И.М. Воротынского, АФ. Засекина. Остальные же бояре хотя и не были «даны за приставов» однако чувствовали себя «всё равно, что в плену» и делали то, что им приказывал Гонсевский и его приятели. От имени бояр составлялись грамоты; боярам приказывали «руки прикладывать», и они «прикладывали». При боярах «изменники» распоряжались царскою казною и продавали её, а бояре только «сидели и смотрели».

Вокруг поруганного боярства и ниспровергнутой думы начиналась политическая вакханалия меньшей «братии», желавшей санов, власти, богатства и думавшей, что ей легко будет завладеть Москвою путём унижения и изменного раболепства перед иноверным победителем. И так, временное московское правительство, образованное после свержения В. Шуйского и состоящее из думы «седьмочисленных бояр» и земского собора, при ней совершенно распалось к исходу 1610 года. Думая достигнуть равноправной унии Московского государства с Речью Посполитою, оно привело свою родину к зависимости от чуждого правительства Сигизмунда. Король, утверждая свою власть над Москвою, старался подчинить своим видам обе части московского правительства: и ту, которая явилась под Смоленск в его стан просить о воцарении королевича, и ту, которая осталась в столице править делами. Последнюю он насильственно заменил заранее составленным кружком тушинских дельцов, которые и стали действовать в Москве, опираясь на вооружённую польскую силу. Великое же посольство, представлявшее собой часть земского собора, король лишил его земского значения, распустив за немногими исключениями, всех представителей земщины и оставив при себе лишь главных послов с отдельными лицами их свиты.

Королю оставалось сделать всего один шаг, чтобы объявить себя, вместо сына Владислава, московским царём: надлежало организовать в Москве новый совет «всея земли» и заставить его сдаться на королевскую волю. Таким образом, свободная Уния Москвы с Речью Посполитою могла очень скоро перейти в формальное подчинение ей. Что бы стало с Россией, если бы поляки довели дело до конца? А что мы все знаем о празднике народного единства, ежегодно празднуемого 4 ноября, кроме сооружения на Красной площади памятника Минину и Пожарскому. Практически ничего. Часть предыстории о договоре с прибытием в Кремль польского гарнизона была рассказана выше. Теперь обратимся к воспоминаниям представителей польского гарнизона, засевшего в Кремле. Как говорится, лучше «пристегнуть ремни»! Один из них – Будзило, Юзеф6. Вот как повествует о том времени, а если быть точнее: о «преисподней», точно поднявшейся в Кремль, чтобы покарать поляков, превозносивших свои добродетели перед «низкими» русскими, – дневник полковника Будзилы: «Ни в каких летописях, ни в каких историях нет известий, чтобы кто-либо, сидящий в осаде, терпел такой голод, чтобы был где-либо такой голод, потому что когда настал этот голод и когда не стало травы, корней, мышей, собак, кошек, падали, то осажденные съели пленных, съели умершие тела, вырывая их из земли; пехота сама себя съела и ела других, ловя людей. Пехотный поручик Трусковский съел двоих своих сыновей; один гайдук тоже съел своего сына, другой съел свою мать; один товарищ съел своего слугу; словом, отец сына, сын отца не щадил; господин не был уверен в слуге, слуга в господине; кто кого мог, кто был здоровее другого, тот того и ел. Об умершем родственнике или товарище, если кто другой съедал такового, судились, как о наследстве, и доказывали, что его съесть следовало ближайшему родственнику, а не кому другому. Такое судное дело случилось во взводе г. Леницкого, у которого гайдуки съели умершего гайдука их взвода. Родственник покойника – гайдук из другого десятка жаловался на это перед