Шарль Монселе - Женщины-масонки Страница 47

Эта феерия становилась все скромнее по мере того, как он приближался к своему кварталу, и совсем исчезла, когда он вышел на улицу Вентимиля.

Здесь Филипп вздохнул с облегчением.

Придя домой, он уже поставил было ногу на первую ступеньку лестницы, как вдруг его окликнул швейцар. Этот субъект вышел из швейцарской с полным ртом и с крылышком индейки в руке.

Это зрелище ухудшило и без того скверное настроение Филиппа.

– Что вам надобно? – угрюмо спросил он.

– Сударь,– заговорил швейцар,– я хотел вас предупредить, что вас ждет какая-то дама.

– Как? Дама?

– Я знаю: вы скажете, что велели мне не давать ключ кому попало…

– Ну, а дальше что?

– Так вот: это не я, это моя супруга дала ей ключ в мое отсутствие. Я, как вы понимаете, здорово обругал ее, но похоже, что эта дама хочет сказать вам что-то очень важное. Она хотела подождать вас в швейцарской, но нам-то это было ни к чему: сегодня мы, понимаете ли, ждали к обеду кое-кого из друзей; превосходные люди, скажу я вам, чистосердечные, без всяких там затей. Надо же и развлечься когда-нибудь, ведь правда, господин Филипп? А иначе жизнь была бы…

– И долго эта дама меня ждет?

– Да не больше четверти часа… А иначе жизнь была бы совсем…

Продолжения Филипп Бейль не услышал. Он предоставил швейцару развивать свои философские размышления с крылышком индейки в руке, а сам быстро поднялся к себе на шестой этаж, немало обеспокоенный визитом женщины.

Ключ торчал в замке; Филипп решил, что он имеет право войти без стука.

Женщина, одетая в черное, закрыв лицо руками, сидела подле свечи, которую принес ей швейцар.

Заметив Филиппа, она встала, но тотчас же силы изменили ей, и она рухнула на стул.

– Марианна! – бросаясь к ней, воскликнул Филипп.

Марианна – ибо это в самом деле была она – не смогла побороть своего волнения и лишилась чувств.

Оказав ей помощь, Филипп внимательно посмотрел на нее. Несмотря на бледность и следы усталости, она была по-прежнему красива. За прошедшие два года на лице ее появилось более глубокое выражение мысли и чувства.

Когда она пришла в себя, по щекам ее покатились слезы; она оглядела бедную комнату, в которой теперь очутилась.

Филипп, видимо, понял, о чем она подумала, ибо заговорил полушутливым тоном:

– Да, не больно-то здесь роскошно… четыре стены и мебель девяностых годов прошлого века… Не беда! Я уверен, что Беранже одобрил бы эту обстановку в лучшей из своих песен.

Он сел на постель.

– Это напоминает мне время, когда я изучал право,– продолжал он.– Все говорят, что это было хорошее время… Что ж, теперь хорошее время начинается для меня снова: ведь для того, чтобы ничем не отличаться от студента, мне не хватает только трубки на камине да скелета в шкафу… Вам лучше, Марианна?

– Да, благодарю вас.

– Откровенно говоря, я никак не ожидал, что снова увижу вас, особливо в таковых обстоятельствах. Но что бы ни привело вас ко мне, добро пожаловать! Если бы вы заранее предупредили о своем визите, я постарался бы замаскировать убожество этого жилища.

– Так, значит, вы живете здесь? – медленно произнесла она.

– Да.

– Мне жаль вас, Филипп.

– В добрый час!… Из трех или четырех человек, которые здесь побывали (прошу вас поверить мне, хотя это говорю я), вы единственная не сказали: «Ба! Это именно то, что вам нужно,– ведь вы холостяк!…» А вы разделяете мое мнение, что здесь отвратительно, не правда ли?

– И вы живете здесь уже три месяца! – не слушая его, сказала она.

– А, так и это вам известно? Ну да, Боже мой, три месяца! Крах может случиться с каждым, случился он и со мной. Я потерял все, я постепенно распродал вес – мои картины, мою мебель, мою бронзу…

– И… вы страдаете? – с жадным любопытством спросила Марианна.

Филипп поглядел на нее с изумлением.

– Нет! – резко ответил он.

– Но за два года вы ни в чем не преуспели?

– Ни в чем, ваша правда.

– И в течение этих двух лет и люди, и обстоятельства были против вас?

– Да; но кто же все это вам рассказал?

– Я знаю все, что касается вас, Филипп.

Он встал.

– Что ж,– изменив тон, заговорил он,– если вам угодно насладиться моим унижением – сделайте одолжение: вы имеете на это право. Смотрите: я разорен, я бедствую. Да, могу вас уверить: вы отомщены вполне; вы не могли бы желать большего; это называется прийти как нельзя более кстати. Бейте же, прикончите меня: я повержен наземь; будьте безжалостны: я беззащитен.

– Я пришла сюда не затем, чтобы издеваться над вашим несчастьем.

– Ба! Вы имеете право на это!

– Я пришла и не затем, чтобы напомнить вам о том, как вы виноваты.

Разговаривая с Филиппом, она не спускала с него глаз, но взгляд ее был нежным и сострадательным; она следила за каждым его движением, ловила каждое его слово.

–• Но в таком случае зачем же вы пришли, Марианна? – спросил он.

– Потому что я по-прежнему люблю вас!

Филипп помрачнел.

– Да, конечно,– повинуясь своему порыву, продолжала Марианна,– вы были ко мне безжалостны, жестоки, вы не избавили меня от малейшего унижения, от малейшей обиды; вы обращались со мной хуже, чем мои отец и мачеха; ни один человек не сумел бы причинить мне столько зла, сколько причинили вы, и если бы моя ненависть была столь велика, сколь те унижения, которым вы меня подвергали, я должна была бы ненавидеть вас люто, но…

Она остановилась и посмотрела ему в лицо.

– Но я не могу! Не могу! Не могу!– в отчаянии вскричала она.

Он не ответил: он предвидел так называемую «сцену» и, покорившись обстоятельствам, переносил ее молча.

– Сколько раз вы разрывали мне сердце?– продолжала Марианна.– Его надо было бы разбить окончательно, ибо даже сейчас, по прошествии двух лет, оно обливается кровью из-за вас!

Она опустилась на колени.

– Филипп, я побеждена. Память о тебе оказалась сильнее всего на свете. Хочешь принять мою жизнь и мою преданность? Я принесла их тебе.

– Полно, Марианна! Что за ребячество! – сказал он, пытаясь поднять ее.

– Может быть, тебе нужна рабыня? Если ты потребуешь, я стану для тебя не кем-то, а чем-то. Только бы жить подле тебя, остальное мне безразлично. Я отказываюсь от борьбы: ты будешь повелевать, я буду подчиняться. Позволь мне любить тебя: ведь тебе это ничего не стоит!

– Дорогой друг! – заговорил Филипп.– Вы все так же романтичны, как и в былые времена. Вы хотите начать все сначала, а это невозможно. Будьте же благоразумны, черт побери!

Марианна заговорила снова; руки ее дрожали.

– Но ты несчастен, Филипп, ты одинок! В таких обстоятельствах люди обыкновенно ищут того, на чью любовь они могут опереться. Моя любовь подверглась слишком многим и слишком суровым испытаниям, чтобы ты мог в ней усомниться.