Робер Гайяр - Мари Галант. Книга 1 Страница 40

Теперь со слов помощника капитана все знали, что речь идет о французских судах и, значит, надежду на богатую добычу надо выбросить из головы. Матросов вернулись к своим занятиям. Негритянкам теперь доставалось больше шлепков и нежных поцелуев, и они вскрикивали громче и чаще; интерес к парусникам пропал.

Отец Фовель, которого проделки матросов оставили равнодушным, тоже подошел к капитану и заметил:

– Сын мой! По эту сторону океана все готово для праздника. Не к чему терять время!

– Баун ди! – вскричал Лефор. – Слышите, Шерпре? Наш монах – просвещенный человек: он и требник знает назубок, и по части развлечений дока. Ну, все за стол!

– Может, осторожности ради не стоит терять из виду горизонт? – предложил помощник.

– Да ведь там французы, а, милейший?! Чего нам бояться соотечественников?

– В семье не без урода! Кроме того, наблюдатель на марселе никогда не помешает!

– Лейтенант! – возразил Лефор. – Раз вы уверяете, что это французы, я бы не хотел предпринимать никаких мер предосторожности и даже просто делать вид, что их опасаюсь. Да и пекари не может дольше ждать, вон черепаха требует своей очереди! Окрестим этих негритянок, ради Бога, потому что наш монах торопится, и за стол! За стол!

Грохнули два выстрела, и флибустьеры мгновенно собрались вокруг костров, будто изготовившись к абордажу. Отец Фовель с бутылочной тыквой в руке собирался священнодействовать.

Добрейший монах имел строгий вид, что указывало на то, как далек он от шуток, приступая к крещению негритянок. Он терпеливо ожидал, пока двое пиратов, обученные его стараниями, построили перед ним женщин. Монах держал в руке тыкву с крупной солью. Это была грубая соль серого цвета; он погружал в нее пальцы свободной руки, словно взвешивая и разминая ее.

Негритянкам было безумно весело оттого, что ради них организована столь торжественная церемония. Лефор обещал им не только по внушительному куску пекари – а они были охочи до мяса, – но и по доброй порции рома. Да ради таких заманчивых посулов девушки готовы были креститься хоть десять раз, так как, по правде говоря, не понимали, чему матросы так радуются: они привыкли разделять счастье мужчин, но менее «духовным» и таинственным способом.

Когда подручный матрос по прозвищу «Крикун» выстроил негритянок в ряд, но не по росту, а по цвету кожи, который шел по возрастающей, отец Фовель приблизился к ним и пролепетал нечто такое, что заставило их громко расхохотаться. Несчастные девушки верили в таинственные заклинания своих шаманов и действенность африканских гриотов[4] больше, чем в методы отца Фовеля.

Единственное, что в их глазах придавало французскому монаху вес, так это пара пистолетов под сутаной, которые он время от времени выхватывал и потрясал ими то в задумчивости, то угрожающе, и взор его при этом так горел, что никому не приходило в голову улыбнуться.

Лефор, Шерпре и другие флибустьеры обступили новообращаемых. Эти люди, не относившиеся серьезно ни к чему, кроме абордажа, сейчас были строги и сосредоточенны.

Отец Фовель приказал негритянкам раскрыть рот и, вместо того чтобы только помазать им губы, бросил туда по щепоти грубой серой соли.

Получив разрешение закрыть рты, негритянки стали морщиться, плеваться и злобно ругаться.

Они из взаимного сострадания сильно хлопали друг друга по спине и кричали, что у них глотки горят огнем, к огромной радости матросов, которые, находясь в море, редко могли себе позволить удовольствия и развлечения.

Наконец Крикун принес две тыквы с водой, и несчастные решили, что могут залить снедавший их огонь.

Однако проповедник им объяснил, что еще не время утолять жажду и что позже они могут напиться вдоволь, так как милостью Божией голландский корабль, захваченный несколькими днями раньше, вез в своих трюмах столько вина, что его хватит больше, чем на год. И вместо того чтобы лишь смочить водой их головы, он без предупреждения вылил за шиворот первым двум девушкам содержимое обеих поданных ему тыкв. Другим девушкам тоже долго ждать не пришлось: Крикун челноком сновал от Арси к костру и обратно.

Все это было забавной игрой под тропическим солнцем, и негритянки смеялись над этим чудным обычаем, не представляя, насколько он противоречит величию истинной веры. Девушки думали только о пекари, которого вот-вот начнут делить, и о вине, которое сейчас все будут пить, и эти размышления их утешали.

Едва монах окропил последнюю мулатку, как воздух разорвали два ружейных выстрела. Сейчас же раздались ликующие крики, потом все стали расхватывать листья кашибу и тыквы, чтобы из рук монаха получить свою порцию кабанины.

Флибустьеры, которые не очень проголодались, обступили юных новообращенных и тянули их в хоровод, смахивавший на оргию, так как округлости их смуглых женских тел подпрыгивали в такт шагам.

Лефор вместе со всеми веселился от души. Вино, кстати, уже пошло по рукам. Оно было прохладное, так как его с утра опустили в ледяную воду Арси. Когда каждый опорожнил свой лист кашибу, Лефор хлопнул в ладоши и сказал:

– Давайте есть, господа!

Все расселись кто где; самые игривые – поближе к женщинам, что приводило последних в беспокойство, так как они не знали, что делать: защищать свои прелести или есть. Затем отец Фовель вонзил нож в мясо. Сотрапезники передавали друг другу калебасы,[5] которые монах наполнял одну за другой. Когда каждый получил свою порцию, капитан приказал раздать суточный рацион малаги. Сам он поднес сосуд к губам, воскликнув:

– За нашего возлюбленного короля!

Все подхватили хором:

– За нашего возлюбленного короля!

Осушив «бокалы», все набросились на кабанину. Пир длился несколько часов.

Негритянки оказались самым лакомым угощением. Им насильно вкладывали длинные куски кабанины, которые святой отец отрезал с благочестивой старательностью, и, так как девушки временами оказывали сопротивление, всегда находился флибустьер, готовый зубами вырвать у них изо рта непоместившийся кусок кабанины. Веселились все от души.

На празднике было не принято пить маленькими глотками, и если кто-нибудь скромничал, Лефор заставлял его выпить полную калебасу мадеры; от этого наказания, впрочем, были избавлены негритянки, потому что в столь торжественный для них день имели право на почтительность. А возможно, их берегли также для других развлечений; о них, впрочем, девушки и сами могли догадаться по подтруниваниям, которым их подвергали флибустьеры.

Наступила минута, когда у самого Лефора не осталось ни сил, ни мужества заставлять кого бы то ни было еще выпить или поесть. Его живот округлился, а волосы на груди стояли дыбом, огромная складка образовалась над поясом.