Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях - Иван Егорович Забелин Страница 39

лицемерие и приличие, совсем уже не ходить в церковь. Морозова не оставляла своего намерения – «зело желаше несытною любовию иноческого образа и жития». Когда аввакумовцы увидели, как твердо и неизменно стоит в своем желании их верная послушница, то решились исполнить ее просьбу. Она была пострижена старовером – бывшим Тихвинским игуменом Досифеем, наречена Феодорою и отдана в послушание той же матери Мелании. Стало быть, совершился только торжественный обряд того, что уже существовало на самом деле… Формальное пострижение только дальше подвинуло это дело. Прокопьевна, зря на себе иноческий чин, начала вдаватися большим подвигам, посту и молитве и молчанию, а от домовных дел ото всех начала уклоняться, сказывая себя больною, и все судные дела в доме приказала ведать своим верным людям. По всему вероятию, это событие случилось в то время, как умерла царица Марья Ильична (1669 г., март), а с ее смертию потеряла свой вес и значение и партия Милославских с их родичами, вообще сочувствовавшая староверству. 1 сентября 1668 г. Морозова еще являлась во дворец на праздничный званый обед. Царица очень любила Морозову и очень была к ней милостива да, вероятно, не совсем чуждалась и ее мыслей, – тем чувствительнее была эта потеря для Морозовой. Весьма понятно, что после того дворец ей опостылел, ибо не осталось уже там корней для поддержки старого «благочестия», а, напротив, с каждым днем входило туда новое «благочестие». В генваре 1671 года царь вступил во второй брак с Натальею Кирилловною Нарышкиных.

Морозовой по старшинству ее дворского положения следовало в свадебном чину стоять во главе других боярынь и титлу царскую говорить. Она отказалась от этой чести, отговариваясь, что «ногами зело прискорбна, не могу ни ходити, ни стояти». Царь понял причину ее отказа и прогневался, отозвавшись: «Знаю, она загордилася!» Морозова тоже очень хорошо знала, что царь это дело просто не покинет. Но она шла все дальше и дальше к своим задушевным идеалам и так далеко отошла от прежнего своего мира, что он стал ей казаться нечистым. Она не хотела идти во дворец за тем, что в царском титле приходилось ей наименовать государя благоверным и руку его целовать, да нельзя было избыть и благословений архиерейских… Она решилась лучше страдать, чем с ними сообщаться. Царь до времени оставил ее в покое и только осенью в том же году послал к ней поговорить боярина Троекурова, которого один иноземец характеризует так: «При дворе он играет пустую ролю и назначен более для увеселения царя, чем для совещаний в государственных делах». Вероятно, это был человек недалекий, но набожный. В бояре он пожалован в 1673 г. Таким образом, значение посла соответствовало самому предмету посольства. Спустя месяц к ней явился другой посол, более ей близкий, князь Петр Урусов, царский крайчий и муж ее сестры Евдокии. Этот принес ей выговор, чтоб покорилась и приняла все новоизданные их законы; если же не послушает, то быть бедам великим. «Я не знаю, какое я сделала зло царю,– отвечала Морозова.– Удивляюсь, почто царский гнев на мое убожество. Если хочет отставить меня от правой веры – в том бы государь на меня не покручинился, да будет ему известно: до сей поры Сын Божий покрывал меня своею десницею; у меня и в мысли не было, чтоб, оставя человеческую веру, принять Никоновы уставы. В вере христианской, в которой родилась и крестилась, в том хочу и умереть. Подобало бы царю оставить меня в покое, потому что от православной веры мне отречься невозможно». Когда донесли об этом государю, он «множае гневом роспаляшеся, мысля сокрушить ее»: «Тяжело ей бороться со мною,– сказал он предстоящим,– один кто из нас непременно одолеет». «И бысть в Верху не едино сидение об ней, думающе, как ее сокрушат».

Особенно будто бы споспешествовали этой думе архиереи, и старцы жидовские, и еромонахи римские, т. е. все те достойные ученые, призванные из Киева и Полоцка, которые в то время и были предметом ненависти для людей старого благочестия. Эти ученые ненавидели будто бы Морозову особенно за то, что «ревнительница везде, и в дому своем, при гостях, и сама где бывала, на беседах, опровергала и обличала их прелесть, а им в уши вся сия приходиша».

Гроза царского гнева приближалась. Пятерица инокинь, изгнанных с какою-то Еленою во главе, составлявших домашнюю обитель Морозовой, стала просить ее, чтоб отпустила их, чтоб их тут не захватили. Трудно было расстаться с ними, трудно было разорить этот маленький монастырь-мирок, где все сложилось и шло так правильно, одно за другим, наполняя дни, недели и целые годы мыслью, что неустанно и богоугодно исполняется устав жизни. Морозова остановила своих друзей и держала их недель пять после первого царева выговора: «Нет, голубицы мои, не бойтесь! Теперь еще не будет ко мне присылки», – утешала она их, скорбящих о своем положении.

Морозова говорила так, потому что знала о ходе своего дела во дворце. Ее сестра княгиня Евдокия Урусова не оставляла ее в это тяжелое время и только на малый час отлучалась в свой дом за тем, без сомнения, чтобы проведать у мужа, что там говорят о них в Верху. Через мужа она и получала надобные сведения. Когда было узнано, что время приближается, Федосья Прокопьевна рассталась со своими старицами: «Матушки мои, время мое пришло,– сказала она им.– Идите все вы, может быть, Господь вас где сохранит, а мне благословите на Божие дело и помолитесь обо мне, чтоб укрепил меня Господь страдами без сомнения о имени Господни». Тот же князь Урусов, который приходил к Морозовой с царским выговором, предупредил жену, что на бедную ее сестру скорби великие идут, государь неукротимым гневом содержим и решает на том, чтоб скоро ее из дому изгнать. Не высказывая, вероятно, из боязни, своего мнения о царской воле, он, однако ж, прибавил: «Послушай, что я скажу тебе и внимай моим словам. Христос в Евангелии глаголет: предадут бо вас на сонмы и на соборищах их бьют вас; пред владыки же и цари ведены будете меня ради во свидетельство им. Глаголю же вам, другом своим: не убойтеся от убивающих тело и потом не могущих больше что сотворити. Слышишь, княгиня, сам Христос глаголет! А ты внимай и памятуй». Княгиня радовалась таким словам мужа[56] и наутро, когда он поехал во дворец, отпросилась у него опять к сестре. «Иди, да не оставайся там долго, – ответил муж. – Я думаю, что сегодня же присылка к ней будет». Княгиня, однако ж, осталась