Амеде Ашар - В огонь и в воду Страница 37

Как! Она, Орфиза де Монлюсон, герцогиня д’Авранш, покорена каким-то дворянчиком из Гаскони! Она, которой поклонялись вельможи, считавшиеся украшением двора, в одно мгновение связала себя с мальчиком, у которого только и было за душой, что плащ да шпага! Гордость ее возмущалась, и, сердясь на саму себя, она давала себе слово наказать дерзкого, осмелившегося нарушить ее покой. Если он и выйдет победителем из борьбы, он сам еще не знает, какими усилиями, какими жертвами ему придется заплатить за свою победу!

С первых же дней Орфиза показала Гуго, какая перемена произошла в ее мыслях. Она приняла его как первого встречного, почти как незнакомого. Затерянный в толпе посетителей, спешивших поклониться всеобщему идолу, Гуго почти каждый раз встречал и графа де Шиври в особняке герцогини; но Цезарь, продолжая осыпать графа де Монтестрюка любезностями, тем не менее относился к нему, как вельможа к мелкому дворянину. Но у Гуго было другое на уме, и он не обращал внимания на такие мелочи. Поднявшись на третий этаж невзрачной гостиницы, где Кадур снял для него комнаты, он предавался угрюмым размышлениям и печальным заботам.

Орфиза, казалось, совсем забыла разговор с ним накануне отъезда из Мельера, и как будто бы мало было этого разочарования, причин которого Гуго никак не мог понять, — еще и жалкая мина Коклико, состоявшего у него в должности казначея, добавляла ему забот. Каждый раз, когда Гуго просил у него денег, бедный малый печально встряхивал кошелек. Из туго набитого, каким этот кошелек был еще недавно, он становился легким и тонким, а у Гуго всегда находилось множество предлогов запустить в него руку.

— Граф, — сказал ему как-то утром Коклико, — наши дела больше не могут идти таким образом: мы затягиваем пояса от голода, а вы все расширяете свои карманы; я сберегаю какое-нибудь экю в три ливра, а вы берете луидор в двадцать четыре франка…

— Вот потому и надо решиться на важную меру… Дай-ка сюда свою казну и высыпь ее на стол: человек рассудительный, прежде чем действовать, должен дать себе отчет в состоянии своих финансов.

— Вот, извольте судить сами, — ответил Коклико, достав кошелек из сундука и высыпав его содержимое перед Гуго.

— Да это же просто чудо! — воскликнул Гуго, расставляя столбиками серебряные и золотые монеты. — Я, право, не думал, что так богат!

— Богаты!.. Граф, да ведь тут едва ли остается…

— Не считай, пожалуйста! Бери деньги и беги к портному; вот его адрес, который дал мне мой любезный друг граф де Шиври. Закажи ему костюм испанского кавалера… Не торгуйся! Я играю на сцене с герцогиней д’Авранш и не хочу разочаровать ее. Беги же!

— Но что будет завтра, граф? Когда пьеса окончится?..

— Это значит оскорблять Провидение — думать, что оно оставит честного дворянина в затруднении. Вот и Кадур тебе скажет, что если нам суждено быть спасенными, то несколько жалких монет ничего не прибавят на весах, а если мы должны погибнуть, то все наши сбережения ни на волос не помогут!

— Что написано в книге судеб, того не избежать, — произнес араб.

— Слышишь? — воскликнул Гуго. — Ступай же, говорю тебе, ступай скорей!

Коклико только развел руками от отчаяния и вышел, оставив на столе несколько золотых и серебряных монет, которые Гуго поспешил смахнуть рукой к себе в карман.

Действительно, Орфиза де Монлюсон задумала разыграть пьесу у себя в особняке, выбрала героическую комедию и сама распределила роли между самыми близкими своими знакомыми. Граф де Монтестрюк, граф де Шиври, шевалье де Лудеак, даже сама принцесса Мамиани должны были играть в этой пьесе, навеянной испанской модой, всемогущей в то время.

— Судя по всему, — сказал шевалье своему другу Цезарю, — нам с тобой нечему особенно радоваться… В этой бестолковой пьесе, которую мы станем разыгрывать среди полотняных стен в тени картонных деревьев, тебе предстоит похитить красавицу, а Монтестрюку — жениться на ней… Как тебе нравится эта штука? Что касается меня, то, осужденный на смиренную роль простого оруженосца, я имею право только вздыхать по моей принцессе… Меня просто удивляет, как серьезно наши дамы, Орфиза и Леонора, относятся к своим ролям на репетициях… И нежные взгляды, и вздохи — все у них только для героя!

— Ты не можешь пожаловаться, что я пренебрегаю твоими советами, — ответил Цезарь, — но всякое терпение имеет предел… А эти репетиции произвели на мой рассудок такое действие, что я решил приступить к делу: как только разыграем комедию, я покажу себя гасконцу, а там будь что будет!

— Ты увидишь тогда, быть может, что и я не терял времени… Не на одни тирады и банты оно ушло у меня…

Еще несколько дней назад Лудеак связался с каким-то авантюристом, таскавшимся повсюду в длинных сапогах с железными шпорами и с длинной шпагой. Он всегда был одет и вооружен, как рейтар накануне похода. Его звали капитан д’Арпальер. Лудеак водил его с собой по лучшим кабакам Парижа и очень ценил.

Граф де Шиври должен был узнать все в подробностях утром того дня, на который было назначено представление. В это самое утро к нему вошел шевалье де Лудеак и, приказав подать завтрак, старательно затворил все двери. Налив два стакана, он сказал:

— Я говорил тебе на днях, что не терял даром времени, сейчас ты в этом убедишься. Что ты скажешь, если мы превратим милую комедию, в которой будем выказывать наши скромные таланты, в самую очаровательную действительность?

Цезарь недоуменно взглянул на Лудеака.

— Не понимаешь? Хорошо, я все тебе растолкую. В нашей комедии есть паша, роль которого ты призван исполнить, — паша, похищающий благородную принцессу…

— Да, знаю! Я же сам буду декламировать две тирады: одну — описывая свою пламенную страсть, а другую — изливая свою бешеную ревность.

— Ну вот! Благодаря моей изобретательности паша мавританский в самом деле похитит Орфизу де Монлюсон в костюме инфанты. Когда ей дозволено будет приподнять свое покрывало, вместо свирепого Абдаллы, паши алжирского, она увидит у своих ног милого графа де Шиври… Остальное уже твое дело.

— Но какими средствами ты думаешь достичь этого изумительного результата?

— Мне встретился человек, словно созданный для того, чтобы выручить нас в затруднительных обстоятельствах. Это солдат, готовый помочь за приличную награду. Мне сдается, что прежде он был значимой фигурой у себя на родине… Несчастье или преступление сделали его тем, кто он теперь… Он подберет себе несколько товарищей без лишних предрассудков, проберется в особняк герцогини, где его никто не заметит среди суеты и шума, расставит своих сообщников в саду, и по условленному сигналу героиня комедии, выйдя подышать свежим воздухом, попадет в сильные руки четырех молодцов в масках под предводительством моего капитана… Он встанет во главе процессии, и в одну минуту они посадят ее в заранее приготовленную карету со скромным кучером, которая будет ждать рыдающую красавицу за калиткой, а ключ от этой калитки уже у меня в кармане.