Город пробужденный - Богуслав Суйковский Страница 24

наша забота, жрецов. Разумеется, — поспешно оговорился он, — ты должен принести жертву! Ну, талант золота… Ибо нам придется долго возносить мольбы и сжечь много мирры и электра, а он сейчас дороже золота. Не бойся! От дитяти из первейшего рода или от бастарда рабыни остается один и тот же дымок и смрад. Даже Молох не различит.

— Я понимаю. Да, верно. Талант золота… Ужасно дорого, но я не стану торговаться! Это для храма, а ты и сам не пожалуешься на мою неблагодарность. Только… только будут ли в Риме довольны? Они не любят эти наши жертвы.

— В Риме? В Риме скажут, что это как раз сторонники Масиниссы, чтобы отпраздновать его победы, и приносили эти жертвы. И даже твой род заставили, насмешками.

— Мудр ты, Сихакар!

— Это милость бессмертного Молоха! Теперь я покину тебя, Гасдрубал. Нужно многих людей наставить, многих разослать, чтобы завтрашнее народное собрание знало, что думать и что постановлять.

Оба презрительно рассмеялись. Жрец, уже прощаясь, остановился еще раз:

— А знаешь, достопочтенный, как хорошо, что твой тезка, военачальник, где-то там при армии. С ним могли бы быть хлопоты. Он не любит жертв из детей.

— Да, это правда. Хм, а может, жребий укажет как раз на его дом? У него двое сыновей. Зачем ему двое?

Сихакар на мгновение задумался и, наконец, покачал головой.

— Нет, нельзя. Идет война. Глупая война, ненужная война, но она идет. А он вождь. Пусть лучше у него будет ясная мысль и спокойная голова.

— Может, ты и прав. К тому же Гасдрубал-шалишим не вмешивается в политику. Лучше быть начеку и не сделать чего-то, что толкнуло бы его во вражеский стан! Все-таки это до сих пор великое слово: рошеш шалишим!

— Странно, но это так. А он должен лишь слушать. Вас и нас. Кто такой воин? Такой же наемник, как и варвары, только дороже. Ну, а ты, Гасдрубал, обговори все с Седьяфоном. Нужно найти рабыню, у которой есть сын того же возраста, что и твой внук, и похожий. Матери свернуть шею или что-то в этом роде. А Седьяфон пусть жену с сыном потихоньку вышлет из города — в Утику, Гиппон или даже в Египет. Потом, когда люди забудут, они смогут вернуться.

— Благодарю тебя! Завтра мой вольноотпущенник принесет тебе золото.

— Молох милостиво взирает на тех, кто приносит дары. Но пусть это будут ауреи или персидские дарики. Наши сикли могут, хм, могут несколько потерять в цене.

— Как скажешь! За услугу я плачу без торга. Да пребудет с тобой милость Молоха, святейший!

— И с тобой, достопочтенный! Я буду молиться искренне! Искренне! Ах, сколько еще у меня работы в эту ночь!

Эту странную работу он начал с визита в мастерскую гончара Фискона. Некогда тот был известным и зажиточным мастером, но потом обеднел, так как слишком часто просиживал в винных. Однако он по-прежнему имел большой вес среди ремесленников, а к тому же умел и любил говорить на собраниях.

Тот выслушал предложение жреца с должным почтением; в тот вечер он был почти трезв. Каждому слову он вторил кивком головы.

— Так и есть, святейший, правда. Это хорошо придумано. Завтра на собрании народ потребует жертв для Молоха, а также и отвода наших войск. Бессмертный Баал сам защитит свой верный город. Так и есть! Я усерднейшим образом поспособствую этому делу. Ты говорил, святейший, что я должен приготовить сто урн для праха этих детей? Хм, времени мало…

— Я могу получить сколько угодно у твоих конкурентов. Но я думал, ты и заработаешь, и захочешь послужить храму.

— Ты всегда мудро мыслишь, святейший! Я лишь размышляю… Если мне нужно идти в народ, наставлять и уговаривать, я потеряю время. Тогда урны будут простые, обычные, без украшений. А какой заработок с такой работы? Другое дело, когда есть время, чтобы ручки сделать в виде человеческих тел или хотя бы змеи, крышки украсить листьями алоэ, по бокам пустить орнамент… Матери это любят. Они верят, что их детям лучше в таких урнах, чем в обычных.

— Тебе заплатят так, словно ты доставил сто урн самой тщательной работы.

— А, вот тогда другое дело. Значит, я прав, говоря, что ты всегда мудро мыслишь, святейший. Но сейчас… хм, у меня будут большие расходы… Ведь люди лучше всего слушают за вином. Мне нужно еще зайти к старой Атии, что держит лупанарий в Малке. В таких местах можно многое услышать и многое нашептать. Хоть бы поучить девок поумнее, что шептать своим гостям… Но на это нужно серебро, а у меня, святейший, как раз…

Жрец бросил на протянутую ладонь сикль, но Фискон, казалось, не заметил серебряной монеты. На второй сикль он лишь мельком взглянул, и только когда на них опустилась тяжелая сицилийская тетрадрахма, охотно принимаемая в Карфагене, он медленно сжал кулак и кивнул.

— Будет сделано, святейший! Ты же знаешь, не такие дела проворачивали. Народное собрание всегда постановляло то, что мы хотели. Пусть там себе Лестерос, и Макасс, и жрец Биготон, и прочие глупцы делают что хотят — народ послушает нас. И так будет, святейший, так будет, пока покровительство богов над нами.

— Их милость мы поддержим жертвами и молитвами, — с важностью заверил Сихакар.

Многие в Карфагене не спали в ту ночь.

11

Зал был прохладным, ибо окна его выходили лишь на север, да и те в часы зноя были занавешены тяжелыми голубыми полотнищами. Теперь занавеси были раздвинуты, и с моря тянул свежий, бодрящий ветерок.

Никто из геронтов не сидел на своем месте. Все были возбуждены, беспокойно расхаживали по залу, собирались в группки, то взволнованно о чем-то шепчась, то ожесточенно споря. То и дело кто-нибудь выглядывал из окон, словно прислушиваясь, то и дело кто-нибудь подходил к тяжелым занавесям у дверей, заглядывал в коридор и, бранясь, отступал. В коридорах стояла лишь неподвижная стража клинабаров, а вестей не было никаких.

Три одинаковые галеры с красными парусами и белыми носами обогнули видневшийся отсюда мыс Камарт и медленно шли к порту. На голубой, неподвижной глади моря они рисовались отчетливо.

— Смотри, Бомилькар, — геронт Эшмуназар, лучший знаток моря, заметил их первым и тронул стоявшего рядом толстяка, который что-то поспешно считал на табличке, — смотри! Пусть Мелькарт отнимет у моих кораблей свою милость, если это не твои биремы.