Штаны господина фон Бредова - Виллибальд Алексис Страница 22

мне, как сегодня. Мне нравится, когда мы общаемся, потому что, как щуке нельзя дать сорваться с удочки, так и правителям нельзя позволять думать самим. Ответственные люди, насколько это возможно, должны вкладывать им в головы мысли, которые они потом будут обдумывать, и я могу похвастать, что умею так ловко подкинуть идею, что ему кажется, будто она только что пришла в его голову. А сегодня не получилось… Он говорил учтиво, как подобает человеку его положения, но один черт знает, что за сила парализовала мой язык. Я замолчал, едва начав, мои глаза словно опутала пелена тумана, и порой мне казалось, что я скачу на лошади, а за мной следует палач. В этом весь наш курфюрст! Иногда у него бывает такое суровое лицо, что люди пугаются его…

– Собственно, сам господин Линденберг и объяснил, почему ему показалось мрачным выражение лица курфюрста. Плохой сон и хмурое утро породили призраков в его воображении, – проговорил декан.

– Глупости! Соглашусь лишь с одним: наша буйная кровь часто туманит разум. В общем, когда я отстал от охотников, подумал, что мой конь скачет в правильном направлении, но вдруг он остановился на опушке и насторожил уши. В голове у меня снова загудело и помутилось, как тогда, ночью. Мне не хотелось двигаться дальше, но шпоры зазвенели, словно напоминая мне о моем долге. Я пришпорил вороного, и он понес меня, не разбирая дороги. И вдруг конь встал как вкопанный посреди выжженной вересковой пустоши, в центре которой торчала виселица с повешенным.

Все затихли.

– Вы снова скажете, что я видел призраков? Я тоже так решил, поэтому отпустил поводья, и конь понес меня. Но призрак не отставал. Он плыл передо мной, когда я зажмуривал глаза, и вставал в полный рост, стоило только открыть их. Я проскакал уже с четверть майле , а он продолжал смотреть на меня с каждой сосны: позвякивали шпоры на его сапогах, на шляпе развевался плюмаж. Я видел в подробностях: его бледные сжатые пальцы, синие губы, красное опухшее лицо…

Юнкер Петер Мельхиор перекрестился. Все молчали.

– Остановив коня, я ущипнул себя и потер лоб. Затем прочитал «Аве Мария» и «Розарий». Потом повернул назад. Я мог бы с легкостью показать вам завтра мой путь, поскольку двигался строго по следам подков и отмечал про себя каждую ель, каждую березку, даже кусты бузины. Потом снова показался Вальдек, выжженная пустошь с ее запахом гари, галками и воронами в небе, и там – виселица с человеком в петле, я слышал, как позвякивают шпоры на его сапогах, видел плюмаж на шляпе… Но… это был я… Это было мое лицо…

Побледневшие слушатели не сводили глаз с рассказчика.

– Не знаю, как я это пережил. – Рыцарь помолчал, а затем продолжил рассказ: – Все поплыло у меня перед глазами. Я больше не мог совладать с конем, и он мчался сквозь огонь и воду. Трещали сухие ветки, мимо проносились облака, где‑то гремели цепи, звенели шпоры, орали филины. Вместе с тем я слышал звуки охотничьего рога, крики загонщиков и еще много всего другого. Не могу сказать, действительно ли я проскакал мимо отряда охотников и видел ли я снова виселицу. В себя я пришел, лишь когда уже стемнело. Мой задыхающийся конь, тяжело поводя боками, пытался отыскать тропу в голубоватой болотной дымке. Не знаю, сколько времени я еще блуждал. Я понял, что окончательно замерз, а при мысли о том, чтобы возвратиться назад и найти дорогу, мне делалось жутко. Именно в этот момент я увидел свет. Если бы этот огонек оказался чертовой кухней, я бы ничуть не удивился. Однако это оказался дом моего друга – Гётца из Хоен-Зиатца. И вот я здесь. Что вы скажете обо всем этом?

– Может быть, вы забыли помолиться на ночь? – подал голос декан.

– Пф-ф! Если бы это было связано с непрочитанной молитвой, мне бы постоянно являлись висельники.

Тем временем Петер Мельхиор, спрятав под столом сложенные руки, уже успел прочитать про себя множество молитв.

– Что‑то страшное сегодня буквально разлито в воздухе, – проговорил он тихо. – Я это ощущал с самого утра. Эти измученные женщины, стирающие белье, купец и его заколдованные вещи, эта странная буря – тут явно что‑то нечисто. Никто не знает, чем это все закончится. Где это видано: заниматься делами между Святым Галлом [47] и Днем всех святых! [48] Ничего хорошего и не могло получиться! Но у фрау Бригитты нет ни страха перед Богом, ни крепости в вере. Зачем ей понадобилось начинать большую стирку прямо сейчас? Она разбудила злые силы!

Гордое и благородное лицо рыцаря выразило презрение. Он откинулся на спинку стула:

– Оказывается, во всем виновата стирка! Извините, как оказалось, я просто наткнулся на вашу прачечную и испугался ее!

Петеру Мельхиору пришлось рассказать обо всем, что происходило во время стирки. Рыцарь слушал его необычайно внимательно.

Вдруг юнкер щелкнул пальцами, что‑то припомнив:

– Я понял, как объясняется этот ваш случай с висельником! Об этом мертвеце нам рассказывал Клаус Хеддерих. Там висит не рыцарь, а портной Видебанд. Точно! Он так до сих пор и висит на виселице, не очень далеко от города Белиц, среди пустошей.

Господин фон Линденберг перегнулся через стол, вглядываясь в радостное лицо юнкера. Казалось, с груди его спадала свинцовая тяжесть. Впрочем, сомнения никуда не делись.

– Возможно ли такое, чтобы на портном были шпоры?

– О, это очень забавная история. Разве вы не слышали об этом? Господа фон Белиц целый год ссорились с этим портным. Всего лишь портной, маленький человек, но вот ведь засела же у него одна мысль в голове. Он ее любил высказывать вслух при всяком удобном случае: «Именно одежда красит человека, а поскольку портной ее шьет, он должен выглядеть не хуже господ, для которых старается». Он сам шил себе шляпы, плащи и штаны и стал выглядеть как член городского совета или юнкер. Сколько бы раз совет ни наказывал его за это, он лишь важничал все больше, понимая, что в нем нуждаются, поскольку никто не умел настолько ловко обращаться с ножницами и иглой. В противном случае его бы давно пустили по миру, но теперь он рассказывал каждому, что его няня, когда он был еще в колыбели, говорила, будто он умрет рыцарем. Так и кроил бы он одежду для членов городского совета и прочих благородных господ, но через полгода плащи, сшитые им для господ фон Белиц, как‑то слишком быстро истерлись и порвались. Эти господа подняли страшный крик, ну