Орловский и ВЧК - Владимир Черкасов-Георгиевский Страница 21

нему по делам и персонально. Графине известны приезжавшие из Петрограда секретные агенты Брюса, сотрудники посольских миссий стран Антанты. Она была постоянно рядом с Локкартом, чего хотел и он, и она. Графиню знакомили с посторонними как переводчицу, но ни по каким официальным делам Брюс, конечно, с собой не брал госпожу Бенкендорф.

— Иван Иванович, что это за история с быстрым освобождением графини после ее ареста самим Петерсом?

Все довольно загадочно. После убийства Урицкого и ранения Ленина чекисты на московской квартире взяли графиню, Локкарта и жившего у них его помощника Хикса. Локкарта и Хикса до утра продержали на Лубянке, а утром к ним в камеру зашел Петерс и выпустил англичан. После второго ареста Локкарта, когда его с Лубянки перевели в кремлевскую квартиру Кавалерского корпуса, Брюс первым делом потребовал бумагу, чернила и настрочил Петерсу просьбу об освобождении не себя, а госпожи Бенкендорф.

— Эго было, по-моему, в середине сентября.

— Да-да. А 22 сентября к нему приходит Петерс с графиней под ручку. Это был день рождения Петерса, и он сказал, что в такую дату сам любит делать подарки. С Локкартом они давно знакомы, Петерс, например, возил его поглядеть на то, как разделались с восставшими московскими анархистами. Ездили по улицам с еще дымящимися развалинами особняков, залитыми кровью тротуарами.

— Сколько же отсидела тогда на Лубянке Мура, Иван Иванович?

— Всего неделю.

У Орловского в голове промелькнуло, что недавно и на Гороховой Мурочка была тоже неделю, но он предпочел посчитать это случайным. После происшедшего у нее на Литейном его высокородие избегал улавливать предзнаменования в их бешено начавшемся романе.

Капитан, взявшийся за очередной стакан чая, тонущий вместе с подстаканником в его ладони, продолжил:

— В Кремле графиня постоянно навещала Локкарта, а когда его освобождали, снова возник Петерс. Это было 28 сентября, он показал Брюсу фотографию своей англичанки-жены, живущей в Лондоне, и попросил его отвезти ей письмо. Но потом Петерс сказал: «Пожалуй, не стоит беспокоить вас. Как только вы выйдете отсюда, то станете поносить и проклинать меня, как своего самого заклятого врага». Господин Локкарт (вы, видимо, слыхали о его джентльменстве) стал убеждать чекиста, чтобы тот не валял дурака. Он потом рассказывал: «Если оставить политику в стороне, я против Петерса ничего не имел. Всю свою жизнь я буду помнить добро, которое он сделал для Муры. Я взял письмо».

Орловский сардонически улыбнулся на совершенно неуемную с чекистом английскую учтивость и спросил:

— Что же Петерс?

— А тот стал убеждать Брюса, видимо, с учетом его помешанности на графине, что для него будет лучшим остаться в России: «Вы можете быть счастливы здесь и жить, как вам захочется. Мы можем дать вам работу, капитализм все равно обречен».

— Ха-ха-ха, — агентурщик смеялся от всего сердца, потом проговорил: — И все же не сумел чекист убедить в этаком британца. Какие же большевики идиоты, даже Петерс, у которого семья в Англии… Иван Иванович, весьма не нравится мне, что рядом с этой парочкой постоянно вертелся Петерс, — заключил Орловский, уже с раздражением вспоминая, как упал халат с Муры.

Гренадер задумчиво посмотрел на него и озабоченно покивал.

— Есть еще две подозрительные истории, которые насторожили Бойса. Во-первых, в самый разгар отношений с Локкартом графиня внезапно исчезала из его поля зрения. В июле она вдруг заявила, что ей надо срочно отъехать в Ревель, где ее дети, о которых она не имеет вестей с осени 1917 года. Тогда Эстляндия была оккупирована немцами, сообщения с ней из советской Москвы не было, но графиня уехала. Через две недели госпожа Бенкендорф вернулась и повела себя так, чтобы Брюс ни о чем ее не расспрашивал.

— И все же Муре пришлось сказать какие-то слова.

— Она дала понять, что сумела перейти границу в Эстляндию и повидать детей… А второе обстоятельство напрямую не имеет отношения к графине, но опять-таки судите сами, Виктор Глебович. Однажды Локкарт ожидал в приемной Наркоминдела и обратил внимание, что из противоположного угла на него прямо уставился германский дипломат, словно желая немедленно заговорить. Брюс отвернулся, встал и вышел из комнаты. На следующий день его встретил на улице один из секретарей шведской миссии и сказал, что из посольства Германии ему просят передать: шифр англичан раскрыт большевиками. Речь шла о шифре, которым Локкарт уже два месяца кодировал свои телеграммы в Лондон.

Это, Иван Иванович, заслуживает внимания, — оживленно откликнулся Орловский.

— Безусловно! Шифр-блокнот хранился у Локкарта дома в столе под замком. В их квартире никогда не бывало посторонних в отсутствие хозяев. Ежели приходили гости, всегда Брюс, Хикс или графиня находились дома, ключи от квартиры они никому не давали. Хикс и прислуга на взгляд господина Бойса, вне подозрений.

Прощаясь с молодецким Моревым, Орловский вспомнил, что Екатерина Великая приказала считать ее командиром лейб-гренадер за доблесть и пожаловала им аксельбант на правое плечо. В честь 150-летнего юбилея этого полка Государь Николай Второй утвердил нагрудный знак для его чинов: разрывающаяся граната, перевитая Георгиевской лентой, увенчанная Андреевской звездой и вензелями.

— Иван Иванович, не надоело в курьерах у англичан? — по-дружески спросил он.

— О-о, — сморщившись, протянул гигант, — как надоело-то! Слава Богу, закончу нынче дела в Москве и отбываю к однополчанам у Деникина.

— Спаси Христос. Как это у вас пелось в Екатерининском полковом марше?

Где не пройдем — там ляжем-умрем,

Ты в тяжелые годины первым в битвах был…

Лейб-гренадерский капитан вытянулся, будто в строю, и чеканно закончил:

Аксельбант нас призывает пасть иль победить.

Проводив Морева, Орловский не смог до утра уснуть. Он пытался выловить из сказанного курьером о Муре логический рисунок ее поступков, но с закрытыми веками только и видел литое тело графини, кошачьи изворачивающееся на узорчатом ковре оттоманки.

* * *

Агент Ревский сидел в «яме» Куренка на Лиговке, ожидая сведений по попрыгунчикам. В той же комнате, что и первый раз, сегодня принимал его лишь Филька Ватошный, настаивая, чтобы Борис пил из ворованного хрусталя и ел из роскошных блюд Энгельберта Кайзера.

— Где Куренок? — твердил Ревский, потерявший терпение.

— Слышь, барин, — наконец с осмысленными глазами проговорил Филя, — тебя как теперя кликать: Скубент аль товарищ Ревский?

— Сержем Студентом я был среди вас, таким и должен остаться.

— Ага, господин товарищ. Извиняй нас Христа ради, однако Куренок сегодня не зайдет сюды ни в коем случае. Ему сказать тебе нечего.

— Это как понимать? — грозно нахмурился невский. — Или мне пускать слух, как вы в «Версале» ликвидировали Мохнатого? Иль