Степкина правда - Николай Константинович Чаусов Страница 21

— После скажем, — грубовато оборвал Синица. — Гляди, дома не проболтайся, понял?

— Понял! — ответил я, охваченный гордостью и восторгом. Еще бы: затевается что-то большое, таинственное и, может быть, побольше, чем бойскаутские походы, а мне предлагают стать его участником! Значит, меня не считают трусом и маменькиным сынком, как, например, Вовку и Федьку. — А когда в город? — спросил я.

— Сёдня пойдем, — буркнул Саша, подозрительно вглядываясь в мое сияющее лицо. — Мы за тобой зайдем.

За завтраком я ухитрился сэкономить кусок сахару, прихватить еще два куска из общей вазы и сунуть в карман большой кусок хлеба. А когда пришел за мной Саша, у меня под матрацем был уже целый сверток, который мы и отнесли в Сашину кладовку, заваленную всяческим барахлом и хламом. И не видели, когда Панковичам пришел вместе с Валентином целый отряд бойскаутов. Наверное, Валька привел их нарочно, чтобы напугать Волика и всех других пацанов, кто не дружит с ним и его свитой. Бойскаутов было человек двадцать, и все они были нарядными, как Валька. И у каждого был в руке длинный посох, а на безрукавке — перламутровый значок. Бойскауты важно расхаживали по двору и придирались ко всем мальчишкам, пока на крыльце не появилась дивчина в косынке и не позвала их всех в дом.

— А знаешь, почему она завсегда платок носит? — спросил меня молчавший до того Саша.

— Кто — Настя? А почему?

— Она косу парикмахеру продала. А теперь в платке ходит. Яшка рассказывал.

— Зачем? — удивился я.

— Мать у нее помирала, а денег на леченье не было. Вот она косу и продала, — объяснил Саша. — А мать все одно померла, — добавил он глухо.

— Жалко как, — сказал я в тон товарищу.

Мы подождали Синицу, а когда он явился еще с двумя пацанами, отправились в город.

— А «обозники»? — струхнул я, видя, что Синица и Саша смело идут прямо к ушаковскому мосту.

Но те только переглянулись и ничего не ответили.

Мы миновали Знаменское и вышли к открытому месту, откуда хорошо был виден мост и стоявшие на другом конце мальчишки. «Так и есть: „обозники“! — мысленно воскликнул я, и неприятный холодок пробежал по моей спине. — Сейчас будет драка!..» И вдруг узнал в одном из них Степку. Так вот почему Синица не боялся идти мимо обозных мастерских!

Среди «обозников» было несколько «силачей», гораздо больше и старше меня года на два. А один из них даже дымил цыгаркой. Все они поздоровались с нами за руку, и при этом каждый назвал свое имя. И этому, наверное, их тоже научил Степка.

Мимо обозных мастерских мы прошли, как по своему Знаменскому. Никто из мальчишек не задирался, и только некоторые из них смотрели на нас враждебно, показывали языки и шептались. Словом, таким героем, да еще в самом логове врага, я себя не чувствовал никогда в жизни. Вот бы сейчас увидал меня Юра!

Народищу на главной улице было много. Из хлопающих дверей ресторанов неслись буйные и слезные песни, вывертывали коленца гармоники и баяны, надрывна пищали скрипки. Взлохмаченная, с ярко накрашенными губами, худая девица схватила за рукав Сашу и, выпучив на него пьянющие, зареванные глаза, гнусавила:

— Вот ты!.. Что ты понимаешь в жизни? Что?.. Ничего ты не понимаешь в жизни, потому что ты сопляк!

— А ты дура!

— Верно!.. А кто меня дурой сделал? Кто меня…

Свернув с Большой на Мясную, мы наткнулись на похоронную процессию. Три попа в черных рясах, вышагивая перед иконами, громогласно басили на всю улицу:

Веселися да ра-а-адуйся!..

Хороша радость! А за черным катафалком и благообразной процессией ковыляла целая толпа калек, нищих стариков, старух, ребятишек.

— Гляньте, пацаны, кренделев[15] сколько!

Я обернулся на большое окно. За зеркальным стеклом действительно висели самые различные крендели, от крошечных до огромных, обсыпанные маком. Над парадным входом в лавку висела вывеска:

Это была единственная булочная в Иркутске. И та частная. Вот и баба Октя говорила Юре: «Частники-то и кормют, а что с вашего совдеповского пайка толку? Одному на месяц не хватит, ежели досыта».

Мы зашли в лавку, но здоровенный детина в картузе и плисовых шароварах цыкнул на нас с прилавка:

— А ну, вертай назад, бублики!

Даже не дал осмотреть полки.

И снова остановились возле красивого кирпичного здания:

— Вот да-а! — сказал пораженный Саша. — Стал быть, и Валька хозяин, да? Вот это магазинище! Айда, глянем!

В просторном и светлом помещении магазина было людно. За длинными крашеными прилавками суетились франтоватые напомаженные приказчики, на полках, до самого потолка, лежали толстые, тугие тюки чесучи, шелка, льняного полотна, ситца. Откуда это все опять у Панковичей, если, говорят, в революцию у них все отобрали?

— А вам что угодно-с, молодые люди? — заметил нас один из приказчиков. — Ничего-с? В таком случае прошу выйти вон!

Валькиного отца в магазине не было. А, может, он сам и не торгует?

Вот и площадь, где должна быть бойскаутская штаб-квартира, о которой мне дорогой рассказал Степка. По другую сторону площади около небольшого каменного дома стояли мальчишки. Они были в таких же, как мы, штанах и рубахах. Значит, не все бойскауты ходят в формах? Мы пересекли площадь и приблизились к сурово встретившим нас пацанам.

— Чего надо? — спросил один из них, самый рослый.

— А вам что?

— А мы караульщики, вот кто!

— Подумаешь! Мы же вас не трогаем, верно?

Нахохленные, сердитые лица бойскаутских караульщиков подобрели. Да и мы-то не очень боялись их: нас ведь больше.

— А вы там тоже бываете? — показал Саша на загадочную штаб-квартиру.

— Мы-то? Не-е. Караульщики мы. Мы завсегда караулим. Нас еще в бойскауты не прописали.

— А они что делают?

— Бойскауты? В штаб-фатере сидят, книжки слушают. Им их артисты читают — все про страшное!

— А вы почем знаете?

— А мы в окошки глядим. Вон в те, — показал маленький караульщик на самые дальние открытые окна. — Только их еще нету, после придут.

— Ну и мы после придем, — сказал Степка.

Мы вернулись на площадь, заняли пустовавшую сейчас старую серенькую трибуну и стали ждать. А мне не терпелось узнать, для чего так таинственно Степка велел копить продукты и походные вещи. В том, что это все исходило от него, я уже не сомневался. А мой рыжий друг преспокойно щурился на солнце, улыбчиво оглядывал случайных и редких прохожих и молчал. Молчали и мы. Молчал и я,