Вечный Китай. Полная история великой цивилизации - Адриано Мадаро Страница 20

противоположный нашему понимание смысл, как в Китае. Если к человеку приходил гость, он не снимал, а надевал шляпу. Он не пожимал руку друга, а сжимал свою собственную. Проходя мимо, он подавал не правую, а левую руку. На обеденном столе не было белой скатерти, ведь белый – цвет траура. Скатерти не было вовсе. Ни один китаец не хотел казаться моложе, лишь старше. Лучшим комплиментом для него было сказать, что он выглядит старше своих лет. Вместо трости они носили веер. На прогулках вели за собой не собак, а певчих птиц в клетках или просто привязывали их за указательный палец.

Китаец мог стойко переносить самые сильные оскорбления, не обижаясь и часто смеясь над ними, однако наступление на мизинец ноги считалось серьезным проступком.

Все эти обычаи были закреплены государственным законом и регулировались Министерством обрядов Ли Бу, которое занималось кодификацией церемоний праздников, военных и административных правил, рождений, свадеб, похорон, траура, поклонения предкам, почестей, униформы, костюмов, одежды для лета и зимы, дня для переодевания, способа приветствия, прогулок, поездок в карете, на тележке, верхом – словом, всей жизни небесного подданного от рождения до смерти и после нее.

Конфуций утверждал, что ни одно действие не обходится без предписанных церемоний. Китайцу не разрешалось строить дом по собственному усмотрению; он обязан был следовать законам фэн-шуй, или «ветра и воды», иными словами, геомантии[107].

Ему не позволялось возводить свое жилище выше дома соседа, если тот занимал более высокое положение в обществе. Также необходимо было заботиться о домовых духах, отгоняя злых духов с помощью зеркал в окнах, чтобы те не проникли внутрь или не споткнулись о порог.

Закон также предписывал, каким должно быть платье, какого цвета, с каким количеством пуговиц. У зонтов и зонтиков были свои правила, которые нужно было неукоснительно соблюдать. Только особые сословия могли облачаться в шелка. Если буржуа расшивал свое платье золотыми нитями, а вместо черных суконных туфель надевал шелковые, его строго наказывали. Мандарины и их жены должны были одеваться в соответствии со своим классом. Каждый класс отличался цветом, количеством пуговиц и драгоценными камнями, разрешенными к ношению на головном уборе.

Закон устанавливал восемь уровней приветствия. Самым важным из них было приветствие императору – koutou (коутоу), заключавшееся в падении на колени с сомкнутыми ногами и касании лбом земли, от чего европейские послы XVII и XVIII веков всегда отказывались.

За приветствием второй степени следовал тот же жест с добавлением поклона; третье приветствие состояло из приседания, будто для падения на колени; четвертое, gui (гуй), – падение на колени; далее шли различные степени коутоу, вплоть до трех сань коутоу, то есть девяти поклонов.

Перед начальством было запрещено носить линзы и очки. Когда мандарин второго ранга встречал высшего по статусу, он должен был слезть с коня и произнести положенное приветствие. При виде мандарина простолюдины должны были немедленно опуститься на колени, но для пожилых людей делалось исключение из этого правила. Даже подсудимым с сединой или белоснежными волосами судьи из почтения к их годам предлагали присесть.

Дома мандаринов традиционно имели три входа: центральный предназначался для приема гостей равного или более высокого положения. Во время званых обедов посетитель не был обязан пить чай из поставленной перед ним чашки, если только ее не поднес сам хозяин дома. Если после этого жеста хозяин прикасался к чашке гостя, ставя ее на стол, это служило деликатным намеком, что гостю пора уходить.

Когда посетитель интересовался количеством детей у хозяина, тот отвечал с напускной скромностью: «Увы, я не слишком удачлив в этом вопросе, у меня лишь один маленький таракашка». В ответ на аналогичный вопрос о потомстве гостя нередко спрашивали: «А сколько у вас драгоценных свертков?» Ответ звучал примерно так: «Всего два глупеньких поросеночка».

При обращении к человеку никогда не называли его по имени, предпочитая уважительное «почтенный» или «уважаемый старший брат», если речь шла о действительном родстве. Старшего в семействе Чанг именовали «Великий Чанг», второго – «Номер два», третьего – «Номер три» и так далее. Лишь старший сын обладал привилегией называть братьев и сестер по имени. И наконец, категоричное «да» или «нет» в беседе никогда не звучало, поскольку считалось нарушением этикета. Вопросы и ответы всегда сопровождались комплиментами.

И многие другие «странности» были тщательно описаны нашими авантюристами-глобалистами. Например, они отмечали, что китайцы начинают трапезу с десерта, а заканчивают супом; что они не разговаривают во время еды, а только после; что они пользуются не столовыми приборами, а исключительно палочками; что нож на столе считался бы серьезным нарушением этикета, приравниваясь к оружию. Писали они кисточкой, а не пером, выводя иероглифы вертикально справа налево, и начинали читать книгу с той страницы, которая для нас является последней. В письмах сначала указывался год, потом месяц и, наконец, число. Летом, даже в самый разгар жары, они пили горячую подсоленную воду, а зимой надевали одежду слоями, стараясь особенно утеплить ноги.

Судебные приговоры, рассматривавшие преступления, часто были настоящими шедеврами театральности. Монсеньор Лоренцо Мария Бальони в своих миссионерских мемуарах «Тридцать три года в Китае» повествует о бедном крестьянине, которого скупость хозяина довела до отчаяния, и он в отместку поджег сарай. Выслушав доводы обеих сторон, судья постановил, что наказаны должны быть оба: крестьянина похоронят заживо в роскошном и очень дорогом гробу за счет хозяина. Справедливость восторжествовала, и каждый получил то, что заслуживал.

Я мог бы исписать еще немало страниц, пересказывая забавные истории, которыми пестрят записки наших путешественников прошлого. Сегодня, когда китайцы слышат рассказы о своих не столь уж древних, но по большей части неизвестных обычаях, они отвечают благожелательной улыбкой недоверия, а более образованные и чуткие из них испытывают даже некоторый понятный дискомфорт.

Многовековое искусство каллиграфии

Однажды в поезде я делился этими историями о старинных китайских традициях с поэтом Андреа Дзандзотто, моим давним другом. Мы вместе возвращались из Падуи, и он попросил меня немного рассказать о Китае. Особенно его занимала важная проблема языка. Помимо сложности погружения в мир иероглифов, вызывающих особое восхищение, ему было любопытно понять процесс их упрощения от замысловатых к более простым формам, «похудевшим» в сравнении с пышностью старой письменности.

По мнению Дзандзотто, который ценил «структуру» нашего языка, где слова изобретаются и звуки передаются буквами, упрощение иероглифов, задуманное Мао в попытке искоренить неграмотность, должно было привести к утрате письменного языка своего очарования и, возможно, части смысла. Хотя разговорный язык не претерпел изменений, упрощенный иероглиф, более понятный и простой в написании, означал «разрыв»