Марина Алексеева - Мистерия, именуемая Жизнь Страница 20

— Не преуменьшаете ли вы фанатизм гугенотов и не преувеличиваете талант Мольера?

— Я верю в Мольера. Это гений. Жаль, что я не успел подбросить ему эту идею. Бог весть, когда еще свидимся. Ну, как?

— Отличная тактика! Правда, насчет толпы я не очень понял…

— Это отдельный разговор. Но вам, вижу, не терпится спросить меня еще о чем-то?

— А православие — это ведь не угроза?

— Никоим образом. Но я не собираюсь читать вам лекцию о расколе церквей на Западную и Восточную, обо всех отличиях… это на целую диссертацию потянет. А я не люблю диссертаций — я больше импровизирую. Нет, православие не угроза русской монархии. Это такой же твердый оплот восточноевропейского общества, как католичество — западного. И дело не в том, что мы молимся на латыни, а они — на старославянском. Есть частные отличия в обрядах, но и это не суть важно. Православная религия более… архаичная, я так сказал бы. Но это я говорю издалека. И все же наша религия больше отражает природу человека.

— В чем это проявляется?

— Хотя бы в том, что православные не признают чистилища.

— Как так? — удивился дон Энрике, — А что же они признают?

— Либо рай — либо ад.

— А если человек… некий… не такой праведник, чтобы в рай попасть, и не такой грешник, чтобы в ад, как тогда?

— Вопрос не ко мне, а к патриарху Никону.

— Но это же ужасно! Я по себе знаю, что не заслужил рая, но я и не такой злодей, чтобы гореть в аду! Скорее всего, мне, как и большинству людей уготовано чистилище — если по справедливости.

Арамис вздохнул.

— Вот бедняги! — сказал дон Энрике.

— Вы теперь сожалеете о перенаселенной православными преисподней?

— Нет, я думаю, Господь милостив и как-то с ними разберется. Они и так там мерзнут, в своей ледяной степи, при этой жизни, да еще и после смерти мучиться — это уж слишком.

— Господь разберется и отделит козлищ от овец. Несомненно.

— А если устроить диспут? Пригласить богословов с их стороны и с нашей? Говорят же, что истина рождается в спорах.

— Вот это утопия. К «басурманам» они не поедут. Я же говорю — это нечто изолированное, непостижимое, загадочное.

— АВОСЬ — вы так сказали? Поживем — увидим. А какой тактики вы будете придерживаться относительно ислама? Тоже высмеивать их в мольеровских комедиях?

— Вполне возможно. Но давайте расставим точки над «и» и уясним разницу между исламом культурным и исламом диким. Культурный ислам вовсе не нужно искоренять огнем и мечом. Медицина, искусство, литература — все это создано трудом поколений. Не надо уподобляться варвару-крестоносцу, который когда-то осквернил мечеть. Мы не варвары. Но дикий ислам, фанатики, наследники ассасинов — вот кого надо искоренять как плевелы и стрелять, как бешеных псов. Вы согласны со мной, дон Энрике?

— Абсолютно!

— Рад, что вы меня поняли. Для будущих поколений не опасны простые мирные люди, исповедующие ислам. Ни турецкий ткач, ни арабский медик, к примеру. Но все эти отщепенцы, все эти Барбароссы и Драгут-реисы — эту сорную траву надо вырвать с корнем, чтобы и следа не осталось! Религиозный фанатизм сам по себе страшная вещь, оголтелые мусульмане подобны огнедышащему дракону, причем на месте отрубленной головы сразу вырастают две новые. Чудовищный, дикий ислам надо сокрушить в нашем веке, иначе… страшно подумать, каких бед он может наделать в будущем!

— Ассасинов больше не будет никогда. Старец Горы в Аламуте — мрачная тень прошлого.

— Ассасины еще вернутся, если мы сейчас же в ближайшее время не отрубим голову этому чудовищу. И в ухудшенном варианте. Но "поверь, мы остановим своры бестий" — как когда-то обещал Атос…Мари Мишон. Правда, мой друг имел в виду гвардейцев кардинала, и всего лишь.

— Вы так часто цитируете Атоса, почему вы ему не рассказали о вашем плане?

— Потому что я в борьбе за светлое будущее человечества допускаю такие методы, которые Атос никогда не одобрит. Понимаете, о чем я?

— Увы, понимаю, — сказал дон Энрике.

Глава 9. Созвездие

Дон Энрике смотрел на карту мира.

— Арамис, — сказал он, отвернувшись от карты, — Вот я скоро уеду, и мы с вами, быть может, никогда больше не встретимся… Но вы меня отравили! Вы проникли в мое сознание вопреки моей воле и разуму. Когда я взгляну на мировую карту — где бы она ни попалась мне на глаза, я вспомню вас, Бель-Иль, ваш Штаб, наш разговор… О вас мне будет напоминать крест Святого Андрея — римская десятка. О вашей то ли гениальной, то ли безумной идее. О Десятом Крестовом походе.

— Вы меня боитесь? — спросил Арамис, пристально взглянув на рыцаря. Дон Энрике ответил, не отводя глаз от Арамиса:

— Я себя боюсь. Я уже стал какой-то другой. Я сейчас уже не тот, что был час назад. И с Бель-Иля я уеду уже не таким, каким приехал сюда.

— Вы стали другим человеком? — ровно спросил Арамис, продолжая внимательно смотреть на дона Энрике.

— Это наваждение, это чары,… Но я избавлюсь от этой… арамисовщины…

— "Арамисовщина"? Грубовато звучит. Почти как «дьявольщина». А я не дьявол. Хотя что-то дьявольское во мне есть. И, чтобы спасти человечество, я, Арамис, епископ ваннский, генерал Ордена иезуитов, готов продать душу дьяволу — к вящей славе Господней!

Дон Энрике содрогнулся.

— Вы кощунствуете, епископ! Душу — дьяволу! Да как же вы можете даже подумать такое — даже во имя спасения человечества! Я готов пожертвовать своей бренной плотью во имя людей. Я готов взойти на костер и принять любые муки — тело лишь оболочка, все мы гости на этой земле. Но душа бессмертна, душа принадлежит Богу. Душой нельзя жертвовать даже ради такой высокой и благой цели. Я надеюсь, впрочем, что в пылу полемики вы увлеклись и на самом деле так не думаете. А если вы действительно так думаете…

— То что?

— Это невозможно. Бог справедлив, и спасет вашу душу в последний момент!

— Этого нам не дано знать, — промолвил Арамис, все так же изучающе смотря на дона Энрике.

— Я буду молиться за вашу душу, Арамис! Я буду молить Всемогущего Бога даровать нам победу. Я буду молиться за здравие моих друзей. Но прежде всего, прежде чем просить победы нашему оружию, мира и любви, прежде чем просить Бога даровать утешение душе отца моего, которая, надеюсь, пребывает в Раю… Я буду просить и Христа-Спасителя, и Деву Марию, и все небесное воинство, и вашего Ангела-Хранителя спасти вашу душу!

— Теперь вы готовы рыдать по моей грешной душе? У вас опять слезы на глаза наворачиваются. Успокойтесь, мой прекрасный черноглазый кабальеро.

— У вас тоже черные глаза. Как у испанца. Но в вашем взоре необъяснимая сила. Быть может, страшная, роковая, трагическая. Простите, господин Д'Эрбле, я говорю вам невозможные, ужасные вещи. Вы после таких слов сочтете меня невоспитанным, диким, а то и вовсе идиотом. Правила хорошего тона допускают только комплименты, когда говорят о цвете глаз. А я вопреки всем правилам смотрю на вас очарованный, отравленный, завороженный. Вы знаете магию своего взора?