Морской царь - Евгений Иванович Таганов Страница 19

— Слишком храбрые!

— Могут своим ратникам за непослушание и по морде дать!

— В твоих мастерских, князь, не работают!

Последнее замечание особенно всех рассмешило. Хорунжие, набычившись, сердито оглядывали весельчаков. Князь жестом восстановил тишину.

— Всё дело в моём вредном, как вы знаете, нраве. Я люблю не только жить, но и воевать с удовольствием. Никто никогда не скажет, что я в чём-то был несправедлив или придирчив к этим замечательным воеводам. А похожими друг на друга их делает суровый неприступный вид. Каждого из них я готов закрыть в бою собственным щитом, но закрою и сразу отойду, потому что находиться рядом с тем, кто на всё смотрит таким мрачным взглядом, свыше моих сил. Поэтому давайте так, пусть каждый из них в следующий раз расскажет нам любые две смешные истории, докажет, что он мрачным на самом деле только притворяется. И тогда я тотчас же возьму его в Ближний круг.

Ответом князю был новый смех — представить, что не умеющий улыбаться Агапий, звероподобный Янар или всегда чем-то глубоко озабоченный Нака могут рассказывать смешные истории, было совершенно невозможно. Тем не менее, к общему удовольствию, в следующий раз Агапий с Накой действительно рассказали по два смешных происшествия в их родных селищах и были переведены в Ближний круг. Янар же в этом шутовстве участвовать отказался, за что его никто корить не стал: вольному — воля.

— А как ты собираешься справиться со своим каганским судилищем? — не раз спрашивали у Дарника стратигесса и Корней. Жена Корнея Эсфирь даже предлагала свои услуги по этой части, мол, два года была толмачом при хазарском суде в Семендере.

Князь поступил по-своему: дождался появления в Дарполе подсудимого-смертника и уже тогда показал своим кочевым подданным, каким может быть его каганский суд. Хазарский десятский Сенчек был магометанином, и, когда один из дарпольских мальчишек украл у него серебряный милиарисий, он среди бела дня догнал убегающего с монетой воришку и мечом отрубил у него кисть руки. Лекарь явился не сразу, и от потери крови мальчишка умер. На княжеском суде Сенчек себя виновным не считал и даже дерзко утверждал, что поступил так, как подсказывает ему его вера, и никто не вправе возражать против священных законов пророка Магомета.

— А я против этого и не возражаю, — отвечал ему на это Рыбья Кровь. — Руби столько детских рук, сколько хочешь. Вот только по моей вере человек, убивший ребёнка, жить не должен.

Хорунжий Янар пытался защитить своего десятского:

— А если мы выкупим его? Или можно и ему отрубить правую руку, и это будет справедливо. Мальчишка ведь никто, сам к нам прибился и сам во всём виноват.

— Он не только к нам прибился, но прошёл весь путь от Новолипова до Дарполя. А в наших лесных словенских селищах чужих детей не бывает. Любая хозяйка покормит забежавшего к ней в дом чужого ребёнка наравне с собственными детьми.

Калчу и та возражала:

— Не слишком равный обмен: хорошего воина на безродного мальчишку.

— Напротив, из мальчишки может получиться большой воевода, а из хорошего воина уже вышел только обычный десятский.

По приказу князя «Белую вдову» вынесли на ипподром-ристалище, где с городского вала могло наблюдать за казнью почти всё население Дарполя. До тысячи зрителей прибыло и из ставки.

Сидевший рядом с Дарником на воеводской скамье Корней скептически бурчал:

— Зря столько народу нагнали. Один короткий скрежет — и конец казни. Народ будет сильно разочарован. Надо было хотя бы ещё двух-трёх смертников подгадать.

Не учёл десяти медных труб, специально купленных у хемодцев, что торжественно возвестили о начале казни, и глашатая с громовым голосом, который на трёх языках — словенском, ромейском и кутигурском — предъявил обвинение Сенчеку, так что самые нетерпеливые из зрителей и посвистывать стали, требуя прекращения говорильни.

Скрежет железного полотна по деревянным ножнам получился действительно коротким, но Ратай чуть изменил наклон ножен, поэтому голова казнённого не просто упала вниз, а даже чуть взлетела вверх, перевернувшись в воздухе два или три раза.

— Теперь дарпольские мальчишки совсем распояшутся, — продолжил своё бурчание Корней.

— Собери их и предупреди, что друзья Сенчека поклялись поквитаться с ними за смерть своего десятского, — невозмутимо распорядился князь.

Если для дарпольцев казнь хазарина стала больше развлечением, чем горестью, то на кутигуров отсечение головы без присутствия палача нагнало поистине мистический страх. Прежде самым страшным наказанием у них считался обычай тюргешей варить живьём своих врагов в больших котлах, теперь же на первое место вышла «Белая вдова».

Зато все мелкие кутигурские дрязги, по обычаю требующие вмешательства кагана, отныне обходили Дарника стороной — так, на всякий случай. Даже случаи со смертоубийством предпочитали скрывать от своего князьтархана.

Чуть позже обнаружилась ещё одна польза от этой казни: кутигуры накрепко усвоили, что их детям от дарпольцев ничего не угрожает, и количество учеников в школах ставки и Дарполя сразу резко возросло. Да и сами дарпольские сорванцы сильно присмирели, ходили по городу только группой и перебрались ночевать в гридницы словенских ратников.

В отличие от кутигуров, всегда скрывающих перед чужаками свои мелкие преступления, дарпольцы славились прямо противоположным качеством. Доносительство тут было ни при чём, их просто всегда подводило собственное тщеславие. Любой молодец по прошествии времени обязательно хвастал кому-то о своём «геройстве», что затем расходилось по следующим ушам и языкам. Корнею, блюстителю тайного сыска, оставалось лишь дождаться, когда не меньше десяти человек пересказали сей секрет (чтобы нельзя было установить конкретного доносчика), и преспокойно вести воришку на княжеский суд. На суде, конечно, можно было клятвенно отпереться от своего проступка, но, когда все кругом знают, что ты виноват, прослыть трусливым обманщиком не всякому хочется. Вот и признавались, и получали причитающееся наказание, ещё и удивлялись, как это его смогли столь легко разыскать.

Несколько раз показав себя безжалостным судьёй, Рыбья Кровь в дальнейшем был достаточно снисходителен, нащупав ещё один действенный способ наказания: перевод ратников на какое-то время из воинов в простые людины, что грозило отказом в летнем походе. Все уже знали, что в поход пойдут только четыре хоругви, а с учётом кутигурской Орды туда мог попасть лишь каждый третий из дарпольцев.

Такое наказание понесли найденные Корнеем убийцы коровы, и похитители наконечников стрел, и много кто ещё. Разыскал-таки воевода-помощник и поджигателя княжьих хором. Один из шестерых охранников, который отвечал на его вопросы наиболее разумно, сразу после допроса бесследно исчез, прихватив с