Лариса Склярук - Плененная Иудея. Мгновения чужого времени (сборник) Страница 18

Богатый город с нарядными храмами, амфитеатром, термами и библиотекой, гордящийся школами риторики, философии и медицины, уступал по величине и значению лишь двум городам империи – Риму и Александрии.

Главный парадный проспект Антиохии тянулся шесть километров, застроенный с обеих сторон трех этажными и пятиэтажными домами из каменных блоков. По всей длине улицы шла колоннада из полированного мрамора, защищающая горожан от дождя. За рядами мраморных колонн бойко торговали многочисленные лавки.

Перекрестки были украшены арками, а колонны дворцов и храмов покрыты листовым золотом. Повсюду стояли статуи богов и удостоившихся почета общественных деятелей.

В ночное время улица освещалась фонарями. Такого не знал ни один город древности.

Население столицы достигало полумиллиона человек. Легкомысленные сирийцы, хитрые вавилоняне, греки, римляне, иудеи. Смешение Востока и Запада. Граница двух миров. Открытость общества, религиозная терпимость, распущенность нравов. Город скачек, гонок, танцев, вакханалий, фантастической роскоши и сумасбродств Востока.

В шумной толпе улиц можно было встретить греческих философов, спешащих с книгами в руках, и храмовых проституток, зарабатывающих на содержание храма. Полных достоинства бородатых иудеев и оскопленных жрецов «Великой матери» Кибелы, в исступлении предающихся диким пляскам. Пылко, страстно проповедующих сторонников новой веры, распространяющих имя Иисуса, и приверженцев бога Аполлона, устраивающих бесконечные праздничные шествия по городу.

Да, старому развратнику Цестию Галлу совершенно не хотелось покидать столицу.

Ночью Цестию Галлу приснился сон. Он стоит у дороги. По ней и далее в поле снуют люди. Много людей, занятых своими делами. А он в полном военном обмундировании стоит на обочине и совершенно никому не интересен. На него не обращают внимания. Цестий делает шаг и становится на камни дороги. Неожиданно вместо прочного настила под ногами оказывается грязь, черная и вязкая. Цестий начинает в нее погружаться. Он пытается нащупать дно, но не находит под ногами опоры.

«На помощь!» – хочет крикнуть Цестий, но голоса нет, да и никто на него не смотрит. Где солдаты его охраны, где его легионеры? Вот он погрузился по пояс, потом по грудь. Он должен спасти себя сам, и мужчина оглядывается в поисках чего-то, что может ему помочь. Что-то неясное, белое неизвестно откуда появляется на краю ямы. Он протягивает руку к этому неясному, белому, стараясь за него ухватиться, но оно вдруг размывается, превращаясь в туман, в облако, и исчезает.

А Цестий Галл погружается все глубже в зловонную жижу трясины. Сейчас она достигнет подбородка, потом рта, и он захлебнется, задохнется, умрет. Его охватывает жуткая паника, какую человек порой испытывает во сне. Из последних сил он отталкивается от какой-то точки в глубине жижи, отталкивается и выползает из трясины. Грязный, но живой, он отползает от края ямы, но почва вновь начинает колебаться, и он лежит, распластавшись, боясь встать на ноги.

Цестий открыл глаза. Все его тело было покрыто липким потом. Сердце стучало где-то у основания шеи. Тусклый свет масляного светильника освещал комнату. От язычков пламени легкие тени скользили по потолку. В полном смятении он раздумывал над значением сна. Какое предзнаменование послали ему боги? От какого опрометчивого шага предостерегают? Какое решение будет верным, какое даст ему твердую почву под ногами? Наконец он решил, что правильней всего действовать в обычной римской практике.

Подавить мятеж как можно скорее, прежде чем он успеет разгореться.

Отдавая утром приказ, он был несколько возбужден и даже процитировал Вергилия: «Милость покорным являть и войною смирять надменных».

Глава IX

Взобравшись на дерево и спрятавшись в его густой кроне, Хаггай своими дальнозоркими глазами внимательно рассматривал римский лагерь, расположенный на выровненной верхушке холма. Высокий частокол, вал, насыпанный до высоты шести метров, массивные деревянные ежи ограждения, башня, расположенная у южных ворот, скрывали от него часть лагеря, но даже то, что он видел, вызывало в нем противоположные чувства восхищения и ненависти.

Восхищался он разумным, четким устройством лагеря, его безупречно прямыми улицами, ровными рядами палаток с двухскатной крышей, обтянутых кожей, всей этой продуманностью и дисциплиной, всей этой беспощадной военной машиной. И ненавидел все это.

Взошло солнце и, ослепительно сверкнув на главной святыне легиона – золотом орле, осветило знаменосца, замершего рядом. На голове знаменосца устрашающе щерила пасть морда мертвой пантеры, смотрела вдаль неподвижными желтыми глазами. Под утренним ветром затрепетали разноцветные штандарты центурий – белые, синие, пурпурные. Заглушая все остальные беспечные звуки утра, раздался сигнал утреннего сбора. На плацу перед своими центурионами быстро и четко строились воины. Слышались команды:

– К копью – повернись! К щиту – повернись!

Ординарец Квинт Криспин, бравый плотный солдат, одетый в белую тунику и подпоясанный балтеусом[22] со множеством серебряных и бронзовых накладок, застыл рядом с просторной кожаной палаткой в ожидании командира.

Префект когорты вспомогательных войск Валерий Венуст, выйдя из своей палатки, посмотрел на ординарца внимательными серыми глазами и направился в штаб легиона на утренний сбор и получение пароля. На нем был греческий панцирь, воспроизводивший в бронзе форму грудных мышц человека. Ноги в красных кожаных калигах чеканили шаг.

За прошедшие шесть лет Валерий изменился. Черты его лица точно проявились, стали резче, четче и тверже. Его ум, образованность, целеустремленность, физические данные, даже идеальный для легионера рост в шесть римских футов[23] дали ему возможность сделать неплохой шаг в карьерном росте для человека без связей и протекции. Префект когорты командовал пехотной частью в пятьсот человек. Следующим званием, которое Валерий надеялся получить в будущем, было звание легионного трибуна.

На площади претория, возле штаба, стоял Луций Альфен.

– Поздно встаете, префект, – вместо приветствия произнес он, как всегда недоброжелательно всматриваясь в лицо Валерия.

Тот ответил бесстрастным взглядом.

Замечание было нелепым. Утро легионеров начиналось для всех одновременно, с сигнала трубы. Скрытая неприязнь пролегла между этими двумя людьми с первой минуты знакомства. Луций Альфен был красив той изнеженной красотой, которая ясно указывала, что ее обладатель не слишком обременял себя упражнениями в гимнастическом зале, и что являлось в глазах большинства римлян недопустимой провинностью, так как безделье разъедает тело.