Степкина правда - Николай Константинович Чаусов Страница 17

— Да нет, ты еще маленький, — виновато произнес Степка. — Погоди, может, мы еще лучше дружить будем! Только Ленин завсегда сначала в борьбе проверял, а уж потом дружился. И мы будем бороться…

— С кем?

— Чудо ты, Коля. Да с такими, как ваши Яшка Стриж, Валька Панкович… А почему, думаешь, ваши с «обозниками» дерутся? Вот ты почему ко мне не придешь? «Обозников» боишься, верно? А кто их на вас натравлял? Думаешь, сам Коровин это выдумал или наши силачи? А думаешь, пацанам драться охота?..

Степка попал в самую точку. Я и сам мечтал о том, как бы хорошо было подружить всех нас, пацанов, чтобы спокойно ходить за Ушаковку, бывать у Степки, в городе, где захочешь.

— Давай, я познакомлю тебя с Сашей, — сказал я, когда больше, казалось, говорить было нечего.

— Факт! — даже обрадовался Степка. — Знаешь, ты когда еще с кем подружишься, меня с ними тоже знакомь, ладно?

— А зачем? — удивился и даже обиделся я. — Будешь проверять, с кем я дружу? Как Юра?

— Да нет, я так просто. А я тебя со своими буду знакомить…

— С «обозниками»?

— С настоящими пацанами, вот с кем! — недовольно поправил меня Степка. — А бойскаутов смотреть в ту среду пойдем, ладно?

— Обязательно! — подхватил я. И, оставив Степку одного, убежал за Сашей.

На острове

К полудню стало невыносимо жарко. Солнце раскаленным ядром висело почти в зените, а вокруг ни облачка, ни ветерка, как нарочно. Душный зной загнал под крыши старых и малых, настежь распахнул все окна и двери, раскалил железо, дерево, землю. Даже птицы приутихли, попрятались в серые от пыли кроны тополей и черемух. С раскрытыми клювами распластались в тени кладовок индюшки и куры. И дома духота. Мама то и дело обрызгивает мокрым веником полы в комнатах и на кухне, где у плиты обливается потом бедная баба Октя. Единственное спасение от жары — это ангарский берег. Там всегда прохлада и свежесть. Зато и «сгореть» на Ангаре, то есть спалить до пузырей кожу, можно легко: не чувствуешь, как печет солнце.

Я пришел на Ангару как раз вовремя: пацаны раздобыли где-то большую лодку и собрались ехать на острова.

Я еще ни разу не катался на лодке. И не потому, что никогда не было такой возможности, а боялся. Плавать я тогда не умел, а вода в Ангаре холодная, как лед, даже в самое жаркое лето, и не успеешь доплыть до берега, как сведет судорогой ноги и руки. Ведь еще ни один самый лучший пловец не переплывал Ангару! А сколько тонуло! Но мне всегда очень хотелось побывать на зеленых островах и покупаться в чистых и теплых заводях и озерах. Саша потянул меня за рукав:

— А ты, Коль? Айда с нами!

Лодка откачнулась от берега и понеслась вниз по течению, подхлестываемая ударами весел, смехом и криками пацанов. Мимо нас быстро проплывали береговые постройки, плоты, выловленные из воды бревна.

— Гляньте, мальцы, Коровин опять до Панковичей подался!

Мы все посмотрели, куда показывал Стриж. По высокому ангарскому берегу, направляясь к нашим воротам, шел, мелко перебирая короткими ножками, атаман.

— Вот турка! — весело пищал Стриж. — Думает, ему Валька конфетов даст! А он в городе, Валька-то! А Иван опять зазря шлепает. Вот турка!

Мы все смеялись над Коровиным, но крикнуть ему, что он «зазря шлепает», не решились.

Но вот и середина реки. И — о, чудо! Зеленоватая, прозрачная, как стеклышко, вода Ангары вдруг стала желтоватой и мутной. Будто рядом, не смешиваясь друг с другом, текли две разные реки. Саша, заметив мое удивление, сказал:

— Чудно, правда? Это уже Иркут[11]. Он в Ангару вливается. Грязный он, потому как с Саянов текет, с гор таких, слышал?

Про Саяны я слышал от Юры, а вот Иркут, горную большую реку и такую желтую, видел впервые.

— А озера почему чистые? Иркут же у островов течет, а он грязный.

— Ничто. Ангара враз вымоет, чистый будет. Да вон, глянь, чистеет уже.

И в самом деле, граница между водами Ангары и Иркута стала теряться, и в посветлевшей иркутской воде проглянуло каменистое дно.

Начались прибрежные мели. Чаще заработали весла, зашагали шесты. Лодка, неуклюже ворочаясь из стороны в сторону, теперь уже не плыла, а стремительно неслась вдоль длинного острова, норовя проскочить мимо. Последние дружные взмахи весел, удары шестов — и лодка с ходу врезалась в берег. От сильного толчка я повалился на гребцов, а стоявшие на носу попадали на траву и в воду. И снова хохот, шум, крики. Лодку вытянули на берег и для надежности привязали за цепь к ближайшей раките.

Мы отошли от берега и побежали по густой сочной траве, усыпанной ромашками и жарками.

— Пацаны, скидай одежку! Купаться!

Рубахи, ботинки, штаны полетели в общую кучу, и мы наперегонки побежали к озеру.

— Стойте, пацаны! А костер? Кому костер разжигать?

Решили метнуть жребий и послать дежурного к лодке. Я тянул жребий третьим и, на радость всей веселой компании, оказался дежурным. Пришлось возвращаться.

Тщательно осмотрев лодку и закрепив привязь, чтобы не сбило волной, я пошел в тальник[12] собирать хворост. Солнце продолжало палить, обжигать плечи, и потому свежесть зелени и тень были особенно приятны. Кустарник то редел, то становился таким густым, что я с трудом раздвигал ветви и продирался в чаще. Незаметно для себя я ушел так далеко от лодки, что очутился на другой стороне острова. Впереди сквозь заросли тальника поблескивала вода. Осторожно, чтобы не оцарапаться о сучковатые ветви, я выбрался из кустов и чуть не вскрикнул: всего в нескольких шагах от меня, подложив под себя калачиком худые голые ноги, сидел наш «сосед со странностями». Он был в своей фетровой шляпе, в белой сетчатой безрукавке и трусах. Костюм его, аккуратно сложенный, лежал на траве. Тут же на газетном листе валялись тонкие ломтики хлеба, лук и ящичек с тюбиками для красок. В левой руке он держал палитру, а правой быстро-быстро водил кистью по почти готовому рисунку. Я сам рисовал, очень хорошо рисовал Юра, но даже Юрины акварельные рисунки сейчас бы показались мне мазней против этого. Вот это художник! Из-под его кисти, как настоящие, появлялись на бумаге зеленые кусты займища[13], голубое, залитое солнцем, небо, вода. Я невольно потянулся к рисунку, шагнул и наступил на треснувшую под ногой палку, вспугнув художника. Чашечка и тюбик с его палитры скатились и упали в траву.