Шелковый Путь - Колин Фалконер Страница 16

Если крестоносцы не могли одолеть татарскую конницу на поле боя, им оставалось лишь укрываться за стенами своих замков. Но если судить по числу и размерам татарских осадных машин, что он видел под Алеппо, то даже Акра и Замок Пилигримов долго не продержатся.

И все же Каракорум был так далеко. К тому времени как они наконец сядут за стол переговоров с этим Ханом ханов, в Святой земле может не остаться в живых ни одного христианина или сарацина, чтобы заключать договор.

Перейдя горы Эльбурс и оказавшись в Персии, он своими глазами увидел последствия сопротивления.

В караванном городе Мерв не осталось ни одного целого здания. Чингисхан стер город с лица земли много лет назад. После того как жители сдались, он приказал каждому татарскому воину собственноручно убить триста персов. Приказ был исполнен в точности. Позже он сжег великую библиотеку, скормив огню сто пятьдесят тысяч древних книг. Говорили, что зарево от того пожара было видно через пустыню в самой Бухаре.

Они пересекли еще одну пустыню, еще более безводную, чем те, что они видели в Сирии, — лишь застывшие волны песка, усеянные кустами сухого саксаула. Ночью они увидели на северо-восточном горизонте зарево, которое, по словам Джучи, исходило от огня, зажженного на башне минарета Калян в Бухаре. Это было самое высокое здание во всем мире, сказал он, и на самом его верху был кирпичный фонарь с шестнадцатью арками, служивший маяком для купеческих караванов в ночной пустыне.

Жоссеран счел это заявление типичным цветистым преувеличением магометан, но когда они наконец прибыли в великий город, он убедился, что это была правда.

Минарет Калян был перстом из обожженного кирпича с узорчатой кладкой, головокружительно взмывавшим в небеса. Прямо под фигурными кронштейнами галереи муэдзина тянулось ожерелье из глазурованной синей плитки с вязью куфического письма.

— Его также называют Башней Смерти, — сказал Джучи. — Узбекские правители, что некогда царствовали здесь, сбрасывали своих пленников с вершины минарета вон туда, на Регистан.

Это было поразительное сооружение. Даже Чингисхан был им впечатлен, сказал Джучи, ибо это было единственное здание в Бухаре, которое он пощадил, — его и пятничную мечеть, да и у той на стенах остались следы от пожара.

Остальная часть города была отстроена уже после времен Чингисхана. Но в нем все еще витал дух запустения, словно Чингисхан и его орды убийц прошли здесь всего несколько дней назад. От города несло, как от Парижа или Рима, а вода в каналах была застойной и зеленой. Дома были унылые, мелово-бледные, построенные из беленой глины, с кривыми дверными проемами. Персидских лиц было мало; население здесь было смуглым и миндалеглазым: татары, киргизы и узбеки.

Земля за разрушенными стенами по-прежнему была пустынна. Всего в часе езды от Регистана они наткнулись на пирамиду из человеческих черепов, уже выбеленных солнцем и обглоданных падальщиками.

— Боже милостивый, — пробормотал Жоссеран.

Для этой части пути они наняли проводника-араба, и тот оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что Джучи и его солдаты их не слышат.

— До татар, куда ни глянь, все было зеленым. Теперь все умирает. Все!

Над равниной висела скорбная тишина. Казалось, резня случилась только вчера, и трупы все еще гнили в полях.

— Это все сделали татары?

Он кивнул.

— Кяризы, — сказал он, используя персидское слово для подземных колодцев, питавших пустыню, — поддерживали бедные крестьяне. Татары вырезали их всех, как овец. Теперь некому вычищать ил из колодцев, и вот земля тоже убита.

— Они убили всех?

— Нет. Поэтов, ремесленников, лекарей — этих они забрали с собой в Каракорум. Но всех остальных… — Он пожал плечами и кивнул в сторону пирамиды из костей. — Они убили даже животных.

«Что это за люди? — думал Жоссеран. — У них нет жалости ни к кому. Чем дальше мы едем, тем более тщетным кажется наше посольство. Если бы я мог сейчас вернуться к Тома Берару, что бы я ему сказал? Никто в Акре или Риме не мог бы представить себе такого царства. Оно простиралось до края света и далеко за его пределы. Во Франции он мог доехать из Труа в Марсель за две недели. Здесь за две недели не выберешься даже из пустыни».

— Мы спасем этих людей для Христа, — сказал Уильям.

— Нам бы себя спасти, — пробормотал Жоссеран и отвернул коня от жуткого монолита.

***

XX

Они пересекли огромную равнину и деревни из беленой глины. Изредка им попадались руины мечети или одинокая арка караван-сарая — свидетельства кровавого похода Чингисхана пятьдесят лет назад. Но наконец пустыни остались позади. Они двинулись по зеленой речной долине к Самарканду.

Караванный город был окружен заснеженными горами. Ребристые купола магометанских мечетей дремали под серебристыми тополями, а Регистан кипел базарами среди глинобитных стен купеческих складов и постоялых дворов. Этот город тоже был отстроен после татарских разорений, и обожженные на солнце кирпичи медресе и мечетей были заново украшены фаянсом павлиньей синевы и яркой бирюзы, сверкавшим на зимнем солнце.

Жоссеран стоял на крыше их хана, наблюдая, как рассвет просовывает свои грязно-желтые пальцы над многокупольными крышами базара и в лабиринт аркад. Черепичный купол мечети блестел, как лед, черная игла минарета вырисовывалась на фоне одинокой холодной звезды. Муэдзин взобрался на крышу башни и начал азан — призыв к молитве. Его голос эхом разнесся над крышами города.

— *Аузу билляхи мина шайтани раджим, бисмилляхи рахмани рахим…*

— Послушай их. Завывают, как будто человеку зубы рвут, — сказал Уильям.

Жоссеран обернулся. Монах появился из тени, словно призрак. Он закончил завязывать шнур на своей рясе с капюшоном.

— Этот гимн очень похож на наше собственное григорианское пение, — сказал Жоссеран. — Он так же плавно льется и так же мелодичен.

— Похож на наш? — прорычал Уильям.

— Ты считаешь его варварским, потому что не понимаешь. Я прожил в Святой земле пять лет. Этот гимн они повторяют каждый день на рассвете, те же слова, та же гармония. Они ищут своего бога, как мы ищем нашего.

— У них нет бога, тамплиер. Есть только один Бог, и Он — Бог единой и истинной веры.

Жоссеран разглядел неуклюжую фигуру аиста, свившего