Ворон - Эдгар Аллан По Страница 27

A hideous throng rush out forever

        And laugh – but smile no more.

Дворец с привидениями

В самой зеленой из наших долин,

        Где ангелов жили сонмы,

Возвышался когда-то дворец один,

        Сияющий и огромный.

Царственной Мысли домом родным

        Было чудо такое,

И любого дворца, где летал серафим,

        Был он прекраснее вдвое.

И знамена плыли над крышей дворца,

        Желтые и золотые.

(И было это по воле Творца

        Во времена седые.)

И всякий ветер, который был

        Свежим и благовонным,

Сладкие запахи разносил

        Над крепостным бастионом.

И путники видели два окна

        В той счастливой долине

И духов, которых вела струна,

        Звучавшая на мандолине.

Двигались вкруг престола они,

        Шли толпой однородной,

И правил с престола в те славные дни

        Владыка порфирородный.

Через дверь, что украшена была

        Жемчугом и рубином,

Толпа, ликуя, текла, текла

        Потоком длинным, длинным.

То – Эха; они ликовали не зря:

        Их долгом приятным было

Воспевать красоту и мудрость царя

        На пределе восторга и пыла.

Но однажды зло в одеждах невзгод

        На государя напало.

(Восплачем! – солнце уже не взойдет

        Над славой его, как бывало!)

Вкруг царского дома слава цвела,

        Великая, несокрытая…

Что же осталось? – Пепел, зола,

        История полузабытая.

И всякий путник в долине той,

        Глядя в окна кроваво-красные,

Видит уродливых призраков рой,

        Мелодии слышит ужасные.

И толпа течет через бледную дверь,

        Как текут бурливые реки,

И смех извечный тут слышен теперь,

        А улыбка – угасла навеки.

Sonnet – Silence[81]

There are some qualities – some incorporate things,

        That have a double life, which thus is made

A type of that twin entity which springs

        From matter and light, evinced in solid and shade.

There is a twofold Silence – sea and shore —

        Body and Soul. One dwells in lonely places,

        Newly with grass o’ergrown; some solemn graces,

Some human memories and tearful lore,

Render him terrorless: his name’s “No more.”

He is the corporate Silence: dread him not!

        No power hath he of evil in himself;

But should some urgent fate (untimely lot!)

        Bring thee to meet his shadow (nameless elf,

That haunteth the lone regions where hath trod

No foot of man), commend thyself to God!

Тишина

Есть вещи, меж которых грани нет,

Их бытие двоякое едино,

С двойною сутью – вещество и свет,

Предмет и тень (вторая половина).

И такова двойная Тишина —

Душа и Тело, берег и волна.

В заброшенных местах живет одна,

Травой поросших свежею; то место

Для горьких дум, для памяти и жеста.

Она зовется «Больше никогда».

Но силы зла не вложено в нее,

Ни ужаса в основе, ни вреда.

Но если с отражением ее

(Безвременно!) сведет тебя дорога

(Без имени!), то уповай на Бога!

The Conqueror Worm[82]

Lo! ’tis a gala night

        Within the lonesome latter years!

An angel throng, bewinged, bedight

        In veils, and drowned in tears,

Sit in a theatre, to see

        A play of hopes and fears,

While the orchestra breathes fitfully

        The music of the spheres.

Mimes, in the form of God on high,

        Mutter and mumble low,

And hither and thither fly —

        Mere puppets they, who come and go

At bidding of vast formless things

        That shift the scenery to and fro,

Flapping from out their Condor wings

        Invisible Wo!

That motley drama – oh, be sure

        It shall not be forgot!

With its Phantom chased for evermore,

        By a crowd that seize it not,

Through a circle that ever returneth in

        To the self-same spot,

And much of Madness, and more of Sin,

        And Horror the soul of the plot.

But see, amid the mimic rout

        A crawling shape intrude!

A blood-red thing that writhes from out

        The scenic solitude!

It writhes! – it writhes! – with mortal pangs

        The mimes become its food,

And seraphs sob at vermin fangs

        In human gore imbued.

Out – out are the lights – out all!

        And, over each quivering form,

The curtain, a funeral pall,

        Comes down with the rush of a storm,

And the angels, all pallid and wan,

        Uprising, unveiling, affirm

That the play is the tragedy, “Man,”

        And its hero the Conqueror Worm.

Червь Победитель

Смотри! Огни во мраке блещут

        (О ночь последних лет!).

В театре ангелы трепещут,

        Глядя из тьмы на свет,

Следя в слезах за пантомимой

        Надежд и вечных бед.

Как стон, звучит оркестр незримый:

        То – музыка планет.

Актеров сонм, – подобье Бога, —

        Бормочет, говорит,

Туда, сюда летит с тревогой, —

        Мир кукольный, спешит.

Безликий некто правит ими,

        Меняет сцены вид,

И с кондоровых крыл, незримый,

        Проклятие струит.

Нелепый фарс! – но невозможно

        Не помнить мимов тех,

Что гонятся за Тенью с ложной

        Надеждой на успех,

Что, обегая круг напрасный,

        Идут назад, под смех!

В нем ужас царствует, в нем властны

        Безумие и Грех.

Но что за образ, весь кровавый,

        Меж мимами