Солнечные часы с кукушкой - Надежда Николаевна Герман Страница 4

тихо (в душе) ненавижу соседей,

в грязном зверинце на белых медведей

мрачно смотрю: я такого же цвета…

Астры повсюду. Кончается лето.

Тянут ладони кленовые ветки.

Люди, как звери, засунуты в клетки.

Возле кафе продаются котята.

Серого дога уводят куда-то.

Смотрит плакат по-осеннему строго.

Туча похожа на тень осьминога.

Бабка в платке продаёт помидоры.

И – разговоры кругом, разговоры.

Кто-то мечтает удачно жениться,

или без мыла залезть в заграницу.

Бочка пивная – на радость народу…

…Дед-водовоз подгоняет подводу.

Местный подводник (подводовладелец)

ляжет на дно и уснет, как младенец.

Может, приснится семь капель в стакане,

жирная вобла и шторм в океане…

ночь и огни… якоря и гитара…

пёстрая клумба и зелень бульвара…

девочки смотрят восторженно вслед…

…Сон ещё есть, а матросика – нет.

Нету нигде. И искать бесполезно.

Всё исчезает. Куда – неизвестно.

Дамы с авоськами. Поп без гармошки.

Астры. Медведи. Котята и кошки.

Клён. Осьминог, притворившийся тучей.

Бочка с толпой. И голландец летучий,

тот ниоткуда, напрасно, нелепо

мачты вонзающий в низкое небо.

Скачут по волнам слепящие блики…

…Нет никого. И никто не окликнет.

Не подойдёт, и «здоро́во!» не скажет.

Не подмигнет и рукой не помашет.

Пусто совсем. И погода ни к чёрту.

Осень болезненно льется в аорту.

Хочется чаю. Не хочется грязи…

…Я возвращаюсь. К себе. Восвояси.

«Я слышу голос крови…»

1

Я слышу голос крови…

Или мне

почудилось?

И, догоняя лето,

чужая стая тает в вышине,

как на губах улыбка без ответа…

Ах, Андерсен, мне повзрослеть пора.

Сухой сентябрь качает паутиной.

Но до уродцев птичьего двора

какое дело стае лебединой?

2

В городе детства чудес не осталось.

И только в подвалах,

там, где ютятся коляски,

бездомные кошки и чьи-то галоши,

сказки ночуют,

как тихие, пьющие бомжи,

прячась от мира в дырявых,

отживших своё одеялах…

3

Прошли эпохи. И дожди

по черепице простучали.

А сказке некуда идти.

Она осталась посреди

пространства света и печали.

Она осталась в тех мирах,

где воздух розами пропах,

где эльфы солнце пьют из кружки,

где свод небесный синь и чист,

и вечно верит Трубочист

в любовь фарфоровой Пастушки…

4

Прошуршит по крышам первый снегопад.

Упадёт на город пелена тумана.

Над лугами детства лебеди летят,

грустные, как сказки Ганса Христиана.

Не скрипи так мрачно, уличный фонарь.

В жизни даже звёзды, знаешь ли, стареют.

Раздувает ветер угольную гарь.

Почему же спички не горят, не греют?

Всё бледнее щёки, губы холодней.

Белая дремота липнет на ресницы.

Солнечная стая гордых лебедей

гадкому утёнку больше не приснится.

Сон-трава

«Сутулое седое солнце…»

Сутулое седое солнце

Бредёт по кругу.

Февральский ветер в кронах сосен

Играет фугу.

Пустая площадь, где крыша с флагом.

Воронья стая.

Склонилась память над фолиантом,

Года листая…

«Под слоем пыли в комнате закрытой…»

Под слоем пыли в комнате закрытой

стихи в обложках и картинки в рамках,

и золушки в своих картонных замках,

и чёрный флаг с разбитого корыта.

Он, этот флаг, простреленный в боях,

проглажен утюгом и в шкаф уложен,

где маска, алый плащ, кинжал без ножен

и Часослов с крестами на полях.

А на столе, в конверте – грампластинка,

смешной фокстрот (да кто ж его не знал!),

разбитая печатная машинка,

полглобуса (как мира половинка),

засохший фрукт и вахтенный журнал.

И прочий хлам. Ведь сколько не крути,

но на пути необратимо длинном,

где паруса пропахли нафталином,

других следов не различить… почти…

«Будто дым от небесного пороха…»

Будто дым от небесного пороха

невесомо плывут облака.

Извлекаю себя из-под вороха

обстоятельств со дна сундука.

Вынимаю надежды бесплодные,

отлинявшие и старомодные,

потому что не носят давно

эти в розовых рюшах фасоны,

эти туфли…

Иные резоны

правят миром.

Но мне всё равно.

Буду штопать, прилаживать латки,

разбирать кружева и перчатки,

пояса и атласные ленты,

и тетрадки, где шёпот стихов,

будто звук уходящих шагов.

Так уходят на дно континенты

в мир забвения, в толщу веков.

Всё проходит: потопы и громы.

Этот мир, непомерно огромный,

словно щепочку крутит Река.

Над причалами воют сирены,

дуют в парус ветра перемены

и иные зовут берега.

Порвались, перепутались нити.

Но останусь верна Атлантиде:

там, в прозрачно-зелёном зените,

невесомо плывут облака…

«Это может быть элементарно…»

Это может быть элементарно,

и прощенья не за что просить:

очаруюсь берегом янтарным,

и забуду северную стыдь.

Позабуду всё: как ветер свищет,

как мерцают искры над трубой:

оставляя старое жилище,

пыльный хлам не тащат за собой.

Если покупаешь платье новое,

ветхое тряпьё порви – и в печь!

Только память, голова садовая,

уголья останется стеречь.

Ворошить ещё не догоревшее,

даже если нечему