Мы рождены для вдохновенья… Поэзия золотого века - Федор Николаевич Глинка Страница 32

Пророков гонит черная судьба;

Их стерегут свирепые печали;

Они влачат по мукам дни свои,

И в их сердца впиваются змии.

Ах, сколько вижу я неконченных созданий,

Манивших душу прелестью надежд,

Залогов горестных за пламень дарований,

Миров, разрушенных злодействами невежд!

Того в пути безумие схватило

(Счастливец! от тебя оно сокрыло

Картину их постыдных дел;

Так! я готов сказать: завиден твой удел!),

Томит другого дикое изгнанье;

Мрут с голоду Камоенс и Костров;

Ш<ихматова> бесчестит осмеянье.

Клеймит безумный лепет остряков, —

Но будет жить в веках певец Петров!

Потомство вспомнит их бессмертную обиду

И призовет на прах их Немезиду!

1823

<Вяземскому>

Когда, воспрянув ото сна,

Воздвиглась, обновясь, Эллада

И вспыхла чудная война,

Рабов последняя ограда;

Когда их цепи пали в прах

И обуял крылатый страх

Толпу свирепых отоманов,

Толпу союзных им тиранов,

Гнетущих вековым жезлом

Немые Запада народы,

Казнящих ссылкой и свинцом

Возвышенных сынов Свободы, —

С Секванских слышал я брегов

Ваш клич, воскресшие герои,

Ваш радостный я слышал зов,

О вы, торжественные бои!

Хватая в нетерпеньи меч,

Я думал: там средь дивных сеч

Найду бессмертную кончину!

Но мне унылую судьбину

Послал неумолимый рок:

Мой темный жизненный поток

Безвестный потечет в истленье;

Увы, меня пожрет Забвенье!

А разве сохранит певца

Отважный голос упованья,

Мой стих, гремевший из изгнанья,

Разивший гордые сердца!

Развейся же, святое знамя,

Играй в воздушных высотах!

Не тщетное дано мне пламя;

Я волен даже и в цепях!

Чистейший жар в груди лелея,

Я ударяю по струнам;

Меня надзвездный манит храм —

Воссяду ли, счастливец, там

Близ Пушкина и близ Тиртея?

1823

Море сна

Мне ведомо море, седой океан:

Над ним беспредельный простерся туман.

Над ним лучезарный не катится щит;

Но звездочка бледная тихо горит.

И пусть океан сокровен и глубок —

Его не трепещет отважный нырок:

В него меня манит незанятый блеск,

Таинственный шепот и сладостный плеск.

В него погружаюсь один, молчалив,

Когда настает полуночный прилив,

И чуть до груди прикоснется волна,

В больную вливается грудь тишина.

И вдруг я на береге: будто знаком!

Гляжу и вхожу в очарованный дом:

Из окон любезные лица глядят,

И гласы приветные в слух мой летят.

Не милых ли сердцу я вижу друзей,

Когда-то товарищей жизни моей?

Все, все они здесь: удержать не могли

Ни рок их, ни люди, ни недра земли!

По-прежнему льется живой разговор;

По-прежнему светится дружеский взор…

При вещем сиянии райской звезды

Забыта разлука, забыты беды.

Но – ах! пред зарей наступает отлив,

И слышится мне неотрадный призыв:

Развеялось все – и мерцание дня

В пустыне глухой осветило меня!

1832

И тамо Господь

Кн. Царств 3, гл. 19, ст. 11 и 12

И был к нему от Господа глагол

И так вещал: «Воздвигнись в день грядущий

И там, в горах, покинув темный дол,

Пред Богом стань, – и пройдет Всемогущий!»

И се! возник в пустыне крепкий дух,

Великий ветр, и гласом завыванья

Наполнил прозорливца грудь и слух

И члены облил мразом содроганья.

И с корнем кедры вырывая вон,

И морем праха тьмя лицо лазури,

И скалы раздирая, мчится он;

Но Бог не в нем, Господь не в духе бури.

По вихре трус, и будто океан

Волнуется Иуды край священный,

Шатнулся и колеблется Ливан,

Как муж, вином столетним упоенный.

Но и не в трусе Бог. И глубь земли

Разверзлася, и пламенного тока

Густые волны, хлынув, потекли;

Но Господа не видит взор пророка.

Огонь потух, и замер треск и гром

(Так умолкает звонкий конский топот,

Теряясь постепенно), и потом

Пронесся в мир прохлады тонкий шепот:

И шепот тих, и сладостен, и мал,

И Бога тут узнал предвозвеститель,

Лицо закрыл и Господу предстал

И рек: «Тебе я внемлю, Вседержитель!»

24 марта 1835

19 октября 1836 года

Шумит поток времен; их темный вал

Вновь выплеснул на берег жизни нашей

Священный день, который полной чашей

В кругу друзей и я торжествовал…

Давно! – Европы страж, седой Урал,

И Енисей, и степи, и Байкал

Теперь меж нами. – На крылах печали

Любовью к вам несусь из темной дали.

Поминки нашей юности – и я

Их праздновать хочу, – воспоминанья,

В лучах дрожащих тихого мерцанья,

Воскресните! – Предстаньте мне, друзья;

Пусть созерцает вас душа моя,

Всех вас, Лицея нашего семья!

Я с вами был когда-то счастлив, молод, —

Вы с сердца свеете туман и холод!

Чьи резче всех рисуются черты

Пред взорами моими? Как перуны

Сибирских гроз, его златые струны

Рокочут… Пушкин! Пушкин! это ты!

Твой образ – свет мне в море темноты;

Твои живые, вещие мечты

Меня не забывали в ту годину,

Как пил и ты, уединен, кручину!

Тогда и ты, как некогда Назон,

К родному граду простирал объятья;

И над Невой затрепетали братья,

Услышав гармонический твой стон:

С седого Пейпуса, волшебный, он

Раздался, прилетел и прервал сон,

Дремоту наших мелких попечений,

И погрузил нас в волны вдохновений!

О брат мой! много с той поры прошло,

Твой день прояснел, мой –