И повсюду космос. Избранные стихотворения и поэмы - Виктор Александрович Соснора Страница 3

И самые вечные вещи

сегодня лишь —

          зримы и явны,

и Солнце —

        сегодня щебечет!

и Птицы —

        сегодня сияют!

И ходят за грубые скалы

влюбленные

        только

            сегодня.

Их груди прильнули сосками!

За голод,

      за подлость,

             за войны

их месть под кустом веселится,

вдыхая озона азы!

И в солнечном щебете листьев

зеленые брызги грозы!

Городской лес

Осеннее

Комариные укусы

дождика на лавках.

Ходят листья, словно гуси

на огромных красных лапах.

Над булыжником плакат:

– Осторожно, листопад!

И трамваи – набок,

            набок!

Эх, по рельсам – по канатам!

Осторожничать не надо,

все идет как надо!

Развороченная гильза

лист.

    Но ныне – присно

без излишнего трагизма

умирают листья.

Умирая, протоплазма

объявляет праздник!

Горожане, как пила, —

загружены полностью:

трикотажные дела,

булочные промыслы…

Но не понимает лес

трикотажность, булочность —

празднует,

      наперерез

беспробудной будничности!

«День занимался…»

День занимался.

          И я занимался своим пробужденьем.

Доблестно мыл, отмывал добела раковины ушные.

– Не опоздай на автобус! —

                 мне говорила Марина.

– О, мой возлюбленный, быстро беги,

                       уподобленный серне. —

Как быстроногий олень с бальзамических гор,

                        так бегу я.

Все как всегда.

На углу – углубленный и синий

милиционер.

        Был он набожен, как небожитель.

Транспорту в будке своей застекленной молился

милиционер,

        углубленный и синий,

                    и вечный.

Все как всегда.

Преднамерен и пронумерован,

как триумфальная арка на толстых колесах автобус.

В щели дверные, как в ящик почтовый конверт,

                          пролезаю.

Утренние космонавты, десантники, парашютисты,

дети невыспанные,

перед высадкой дремлем угрюмо,

дремлем огромно!

А после – проходим в свои проходные,

то есть – проходим в рабочие дни ежедневно,

так и проходим – беззвучные черные крабы,

приподнимая клешни —

               как подъемные краны!

«Да здравствуют красные кляксы Матисса…»

Да здравствуют красные кляксы Матисса!

Да здравствуют красные кляксы Матисса!

В аквариуме из ночной протоплазмы,

в оскаленном небе – нелепые пляски!

Да здравствуют красные пляски Матисса!

Все будет позднее —

            признанье, маститость,

седины —

      благообразнее лилий,

глаза —

     в благоразумных мешках,

японская мудрость законченных линий,

китайская целесообразность мазка!

Нас увещевали:

          краски – не прясла,

напрасно прядем разноцветные будни.

Нам пляски не будет.

Нам красная пляска

заказана,

      даже позднее – не будет.

Кичась целомудрием закоченелым,

вещали:

     – Устойчивость!

               До почерненья!

На всем:

     как мы плакали,

     как мы дышали,

на всем,

     что не согнуто,

              не померкло,

своими дубовыми карандашами

вы ставили,

(ставили, помним!)

           пометки.

Нам вдалбливали: вы – посконность и сено,

вы – серость,

рисуйте, что ваше, что серо,

вы – северность,

          вы – сибирячность,

                    пельменность.

Вам быть поколением неприметных,

безруких, безрогих…

Мы камень за камнем росли, как пороги.

Послушно кивали на ваши обряды.

Налево – налево,

направо – направо

текли,

а потом – все теченье – обратно!

Попробуйте снова теченье направить!

Попробуйте вновь проявить карандашность,

где

  все, что живет, восстает из травы,

где каждое дерево валом карданным

вращает зеленые ласты листвы!

В поисках развлечений

Сейчас двенадцать секунд второго.

                   Двенадцать ровно!

Я в габардины, в свиные кожи, в мутон закутан.

Иду и думаю: двенадцать секунд второго

прошло.

     Тринадцать!

            Шагнул – секунда!

                        Еще секунда!

И вот секунды,

         и вот секунды за шагами

оледенели.

       Вымерли, как печенеги.

И вот луна,

       она снежины зажигает,

как спички.

       Чирк! – и запылали!

                   Чирк! – почернели.

А сколько мог бы,

          а сколько мог бы,

                    а сколько мог бы

за те секунды!

        Какие сказки!

                Одна – как тыща!

Перечеркнуть, переиначить я сколько мог бы —

всю ночь —

        которая необычайно геометрична.

Вот льдины – параллелограммы,

                    вот кубатура

домов,

     и звезды —

            точечной лавиной.

А я, как все, —

         примкнувший к ним —

                      губа не дура!

Иду —

    не сетую —

           беседую с любимой.

Луна – огромным циферблатом

                   на небесной тверди.

А у любимой лицо угрюмо, как у медведя.

Я разве чем-то задел?

             Обидел разве чем-то?

Нет,

  ей, любимой, необходимы развлеченья.

Вначале ясно:

раз! говоры! раз! влеченья!

и – раз! внесенья тел

             в постеленную плоскость!

Для продолженья —

            необходимы развлеченья.

Амфитеатры,

        кинотеатры,

               театры просто!

Фонтан подмигиваний, хохотов, ужимок!

Анекдотичность!

          Бородатая, что Кастро!

Что ж!

    Сказки-джинны так и не вышли

из кувшинов.

Пусть их закупорены.

Будем развлекаться!

Эх, понеслась! Развлечься всласть!

                    Я – как локатор

ловлю: куда бы? развлечься

                как бы?

                     разжечь годину?

Чтоб «жить, как жить!»,

              необходимо развлекаться.

Я понимаю —

        необходимо, необходимо.

Марсово поле

Моросит.

     А деревья как термосы,

     кроны – зеленые крышки

     завинчены прочно в стволы.

Малосильные

     птахи жужжат по кустам,

     витают, как миражи.

Мост разинут.

     Дома в отдаленье