ПоэZия русской зимы - Алиса Владимировна Орлова Страница 17

* * *

Осень, осень. Холодная переправа.

Затянувшаяся война. Запах земли и гнили.

Душу ест непонятная злая растрава.

А Саньку Лысого на прошлой неделе похоронили.

* * *

В этой могиле похоронен неизвестный солдат.

Вражеский. Закопали, чтоб не воняло,

Но поставили крест с дощечкой. Такой уклад.

Одно на другое ползут облака цвета сала.

* * *

Бог оставил нас тут за старших, а мы-то и сами дети,

Прокопчённые, неумытые растеряхи.

Но пока так надо – мы не страшимся смерти,

Словно давние наши предки, морские варяги.

* * *

Перерыта земля. Воронка, окоп, могила.

Спи, разъятая моя, окровавленная моя.

Да исправится молитва моя, яко кадило

Пред Тобою, что смотрит сверху на нескошенные поля.

Игорь Караулов

«Кто умирает в пушкинских местах…»

Кто умирает в пушкинских местах,

в усадьбе, у посёлка, на мостах,

на повороте, на пустых путях,

запутываясь в облачных сетях,

на железнодорожном полотне,

почти во сне, пока не рассвело,

того прибило к пушкинской родне

взрывной волной, как к берегу весло.

Теперь мы все становимся родня,

теперь мы родом из Больших Вязём,

и в чёрных списках наши имена

готовы вспыхнуть кровью и огнём.

«Вы выжили? Я тоже выжил…»

Вы выжили? Я тоже выжил.

Ну надо ж, как нам повезло.

В меня стреляли вы же, вы же,

но вот я целый, вам назло.

Теперь сидим, как в той «Билингве»

покойной – в чашках самогон.

Я счастлив видеть вас, believe me.

Забудем этот страшный сон.

Нет, выпьем, прежде чем забудем,

за тех, кто погибал в степи,

за тех, кого вы к недолюдям

в своём фейсбуке отнесли.

Ещё за тех, кто в Верхнем Ларсе

с погранохраной воевал,

и кто в Варшаве не сдавался,

и кто в Бишкеке таксовал.

Кто сгинул плотски, кто духовно,

в бесчестье или на войне —

они теперь все поголовно

на той остались стороне.

Они на той, а мы на этой,

не нам в них обличать изъян.

Налейте бедному поэту,

Демьян он или не Демьян.

Нам снова выходить на сцену

в обнимку, мёртвых веселя.

Да, жизни мы узнали цену,

но сдача велика с рубля.

«Фронтовые сто грамм, но не больше, хорош…»

Фронтовые сто грамм, но не больше, хорош.

Не стесняйся, кури и здоровью вреди.

Ты не знаешь, что встретит тебя впереди

и какую судьбу на дорогах найдёшь.

За холмом, за пригорком, за серой рекой,

за истерзанным в дым дубняком вековым.

То ли честь, то ли правду о жизни людской,

То ли в землю зароет тебя побратим.

Встань для общего фото с чужой дорогой,

с офицерской женой как с любимой страной.

За спиною – вскипающий аэродром.

Выпей малую чарочку, это не бром.

Ты к ракушке ушной приложи телефон,

и на память о зелени крымских долин

вдруг послышится шум подступающих волн,

неминуемо тонущий в гуле турбин.

В крайний раз подмигнула тебе замполит,

видно, чем-то ей нравишься – впрочем, забудь.

У неё материнское сердце болит,

и медаль украшает высокую грудь.

Помолчи, покури, своё сердце согрей,

ты в заботах её только малая часть.

Ей за тысячи тысяч других матерей

холодеть и стареть, провожать и встречать.

«Когда над головой летают мины…»

Когда над головой летают мины

и сатанеет вражеская рать,

поэзия, конечно, хочет мира,

поэзия не хочет воевать.

Она полночных жаждет посиделок,

где философской речи перелив.

Ей, как и прежде, флирта жемчуг мелок,

ей подавай романы на разрыв.

Поэзия зимою хочет водки,

а осенью – креплёного вина.

Ей надоели фронтовые сводки,

ей напрочь опостылела война.

Поэзия в живое не стреляет,

на этом свете ей не нужен враг.

Поэзия всё время поправляет

бронежилет, сидящий кое-как.

«Теперь настало время выбирать…»

Теперь настало время выбирать

не депутата и не ветчину,

а выбирать, за что нам умирать.

Выходит так, что снова за страну.

За три берёзки или три ольхи,

снегами припорошенную даль.

Не за стихи? Пускай и за стихи,

в родном пейзаже малую деталь.

Задумываясь, если б да кабы

ты в ступе столько лет не истолок,

проговоришь «не быть или не быть» —

не столь уж и нелепый монолог.

За ту страну, что выйдет из огня —

по нашим спинам – чище и ясней.

За ту страну, что нового меня

однажды восстановит из камней.

«Сделали, как было решено…»

Сделали, как было решено,

дождались безоблачной погодки

и снимаем лучшее кино

о войне в обратной перемотке.

Моторола говорит: «Мотор!» —

камера подходит близко-близко,

и встают художник и шахтёр,

музыкант, нацбол и журналистка.

Высветит прожектор имена,

собирая лица по кусочку,

и мадонна сядет у окна

покормить свою святую дочку.

Выйдет сквозь расщелину в огне

взвод живых из Дома профсоюзов.

Встретят их в нетронутой броне

гордые Суворов и Кутузов.

Эту ленту лучшие из нас

сняли, а верней, завоевали.

Мы ей не устроим пресс-показ

и не повезём на фестивали.

Будем сами жить в ней, как в кино,

наслаждаться солнцем на пленэре.

Сделаем, как было решено.

Попытаемся, по