Наития - Любовь Тильман Страница 11

– Нет! Если бы они вывозили опавшие ветки, то птицы были бы, и муравьи, и бабочки, и жуки!

– Вообще-то, чем больше гниющей древесины, тем больше насекомых и тех, кто ими питается. Хотя хорошо ли это для леса тут теории противоречивы. А для большинства бабочек и жуков уже не сезон, кто улетел, кто спрятался, а многие дали жизнь потомству и погибли.

– Нет! Мы были в прошлом году в лесу, на две недели раньше, и лес был живой! А сейчас лес мёртвый!

Я улыбнулась. Диалога не получилось. Каждый тянул свою арию. Больше мне сказать было нечего. Да и зачем?! Для чего мне переубеждать эту незнакомую даму, доказывая, что не все грибы ядовиты, а лес претерпевает сезонные изменения?! Эти знания ей абсолютно ни к чему. Здоровее будет. Ведь и хорошими грибами можно отравиться, если они растут на ядовитом субстрате.

Тебя смешит как тяжко я иду

Мариенбад. Славковский лес. Сошла с дорожки, увидев мелькнувший среди деревьев гриб и остановилась передохнуть, опёршись спиной о ствол бука. По дорожке, просвечивающей через подлесок, шла молодая пара с малышом. Мужчина обломал сухую ветку, сгорбился, делая вид, что ковыляет, опираясь на палку и что-то сказал ребёнку, смеясь вместе с ним. Мне стало и смешно, и грустно. И я подумала: «Жизнь быстро пролетает, сын вырастет, а ты познаешь старость. Также ли ты будешь радоваться смеху сына, когда смеяться он уже будет над тобой?!».

Тебя смешит как тяжко я иду,

На палку опираясь на ходу.

Шаржируешь для сына, он смеётся,

И радуешься смеху малыша.

Но молодость, как ветер, пронесётся,

Растает зрелость, к старости спеша.

Захочешь ли смеяться над собой,

Когда, со смехом передав науку,

Твой, уже взрослый, сын покажет внуку:

Как ты бредёшь, изогнутый, с клюкой?!

Ам Исраэль хай

Одинокое облачко на пронзительной открытости неба, остренькое, как слетающий по ветрам лист платана. Подумала, что надо дойти до лавочки и сфотографировать его. Но, пока я шла, оно превратилось в дракончика, потом в рыбку, и наконец растаяло призрачным парашютиком, оставив незамутнённую синеву. И вместе с облачком растворились все ассоциации, сопровождавшие его метаморфозы. Я сидела на лавочке и бездумно наслаждалась прохладным ветерком ещё по-весеннему не жаркого утра.

Сидящая рядом женщина пожаловалась, что всю ночь не сомкнула глаз.

– Зачем они начали эту войну с Ираном, – возмущалась она, – так было спокойно…

– Кто они? – не поняла я.

– Израиль, – ошеломила она меня ответом.

– Так это не они, а мы. И войну начали против нас.

– Я здесь случайно, – расстроенно продолжила она, – я не люблю Израиль и не хотела сюда ехать, меня уговорили приехать в гости.

– Так возвращайтесь.

– Куда?! Я потому и задержалась, что там война началась. Там каждый день бомбят. Куда мне возвращаться, под бомбы?! А теперь ещё и здесь войну развязали, зачем…

Я не стала спрашивать, когда это здесь было тихо и устраивать ликбез. Она была в своей драме и воспринимала всё через её (драмы) антураж. Я понимала пожилого человека, оказавшегося в непривычной ситуации. А где-то внутри зрела усмешка. Ведь нам-то она не только не сочувствовала, даже не пытаясь вникнуть в ситуацию, но и винила в происходящем с ней самой. И облачко моего восприятия её бед тихо таяло в бесконечной синеве единой фразы: «Ам Исраэль хай! Народ Исраэля жив!» \иврит\..

Обыденность

Долго гонялась с фотоаппаратом за белым голубем. А потом увидела коричневого и, поразившись порфировому окрасу и малиновому горлу, всем показывала весьма неудачный снимок поразившей меня птицы.

– Разве черные гуси бывают? – спросил супруг при просмотре очередного фильма о природе.

– Гуси не знаю, а чёрную уточку мы фотографировали, в Теплице, – ответила я, зайдя в Picasa в поисках снимка. И долго смеялась, обнаружив. У озера, где мы снимали соревнования огромных карпов с утками, лебедями и крысой за кусочки хлеба, люди кормили голубей. И тут же вспомнилась площадь Венеции, полностью заполненная голубями, которые и не пытались уступать дорогу, а также львовский «голубиный фонтан» с гнездовьями под крышей костёла иезуитов.

Там, в моём прошлом, были голуби самого разнообразного окраса, но для меня это было обычным и оттого проходило мимо осознания. И только когда в массе одного цвета, пятном выделился другой, я «увидела» его. И смешно подумалось, что также мы воспринимаем всё. К примеру, нормально реагируем на обсценную лексику в анекдотах, в тесной компании, и с немым возмущением слышим её в общественных местах, аналогично открытый топ на пляже и в центре города. И сразу стало понятно поведение мужчин в кафе, которые с удивлением осуждали не слишком молодую женщину, после её ухода, за оголённый живот, открытую спину и юбку мини.

Эндшпиль

– Жду партнёра по шахматам, – случайный собеседник по лавочке отложил телефон, – а он задерживается.

– Давайте я с Вами сыграю, – предложила дама.

– А Вы что?! Умеете?! – скривившись, удивился мужчина.

– Знаю как фигуры ходят, – улыбнулась она.

– Нет, – протянул он, – это не тот уровень, мне с Вами играть будет неинтересно.

Прошло несколько дней. Шахматная партия была в разгаре, и дама задержалась посмотреть, что же там за уровень такой. И тихонько фыркнула, когда её давешний собеседник, надцать раз сходив ферзём в один и тот же угол, поставил его на линию атаки туры, а его партнёр профукал ситуацию и ринулся слоном за пешкой, подставив последнего под удар.

– Присаживайтесь, сыграем, пока моего коллеги нет, – предложил ей при очередной встрече уже узнаваемый шахматист.

– Нет, Вы были правы, – усмехнулась она, – Вам со мной играть будет неинтересно. И, не удержавшись, добавила: «Ваша королева так мозгосшибательно вытанцовывала вокруг чужого короля, что мне вряд ли удастся повторить».

– Не притворяйтесь, я видел, что Вы разбираетесь в игре, – ответил мужчина и не понял с чего вдруг она рассмеялась, вроде ничего смешного не сказал.

Формулы вежливости

Супруг уже зашёл в кофейню, когда мне навстречу из магазина вышла полузнакомая дама и спросила:

– А где Ваш муж, я его давно не видела?

– В кондитории, – рассмеялась я не впервые прозвучавшему вопросу.

В кофейне сабры спросили меня