Не отрекаются любя. Полное собрание стихотворений - Вероника Михайловна Тушнова Страница 10

Ты вернулся без меня, один.

Потерялся в непривычном гуле

лепет перепуганных осин.

И в шинели серой, с автоматом

у березовых атласных ног

ты прилег за круглый и примятый

красный от брусники бугорок.

И пошли, пошли пути-дороги

колесить на тысячи ладов.

И стоишь теперь ты на пороге

незнакомых прусских городов.

Верно, скоро выйдет срок разлуке.

И, придя в знакомые места,

отогреем мы сердца и руки

у родного русского костра.

Тропинка

Ночами такая стоит тишина,

стеклянная, хрупкая, ломкая.

Очерчена радужным кругом луна,

и поле дымится поземкою.

Ночами такое молчанье кругом,

что слово доносится всякое,

и скрипы калиток, и как за бугром

у проруби ведрами звякают.

Послушать, и кажется: где-то звучит

железная разноголосица.

А это все сердце стучит и стучит –

незрячее сердце колотится.

Тропинка ныряет в пыли голубой,

в глухом полыхании месяца.

Пойти по тропинке – и можно с тобой,

наверное, где-нибудь встретиться.

«Песня моя, куда ты ушла…»

Песня моя, куда ты ушла,

где мы расстались с тобой?

Сыпятся звезды, зреет шашла,

грозен осенний прибой…

Дымные космы по ветру клубя,

мчится вдоль берега он.

Как мне тревожно, песня моя,

радость не в радость мне без тебя,

сон без тебя не в сон.

Может быть, ты залетела туда,

где обнимается с небом вода?

Может, скитаешься в диких камнях?

Спишь, можжевельник шершавый обняв?

Может, ты видишь такое во сне,

что никогда не привидится мне!

Может, ты снова шагаешь в поход,

гибнешь в беззвездную, в ту

страшную полночь под Новый год

в Феодосийском порту?

Медленно тянется дней череда

пугающей пустоты…

Песня моя, а вдруг навсегда

меня покинула ты?

Рамы пускаются в пляс на ветру,

стекла бросает в дрожь…

Я не засну и дверь не запру –

а вдруг ты сегодня придешь?

«Еще шуршат, звенят и шепчут капли…»

Еще шуршат, звенят и шепчут капли,

с листвы катясь в пахучую траву.

И каждый звук в молчанье сада вкраплен,

как зерна звезд в ночную синеву.

Перед окном черемух горьких чащи,

как будто вниз упали облака.

На этот мир цветущий и звенящий

я не могу смотреть издалека.

Мне мало звезд – десятков, сотен, тысяч.

Моя тоска тревожна и остра.

Я так хочу хотя бы искру высечь

для твоего неяркого костра.

Далекие лучистые кристаллы.

Холодные небесные огни.

Мне мало звезд, мне лучших песен мало,

когда не мною созданы они.

«Насыпает камешки в ведерки…»

Насыпает камешки в ведерки,

носит от скамейки до ворот…

Я стою на солнечном пригорке

в первый раз в пилотке, в гимнастерке…

Девочка меня не узнает.

Я сама себя бы не узнала

три недолгих месяца назад…

Вдруг она вгляделась, подбежала,

засмеялась: «Мама, ты солдат?»

Жестяные пыльные ведерки

раскидала посреди двора…

Для нее пока еще игра –

новый двор и мама в гимнастерке.

«Уходит день, в углах синее тени…»

Уходит день, в углах синее тени.

Бледнеют туч румяные края.

Ко мне, как медвежонок, на колени

карабкается девочка моя.

Беру ее, касаюсь шейки тонкой,

откидываю волосы со лба.

Она смеется беззаботно, звонко,

она со мной, храни ее судьба!

В такое время нелегко на свете,

и много в жизни сожжено дотла.

Я никогда не думала, что дети

приносят столько мира и тепла.

«В оцепененье стоя у порога…»

В оцепененье стоя у порога,

я слушаю с бессмысленной тоской,

как завывает первая тревога

над черною, затихшею Москвой.

Глухой удар,

бледнеющие лица,

колючий звон разбитого стекла,

но детский сон сомкнул твои ресницы.

Как хорошо, что ты еще мала…

Десятый день мы тащимся в теплушке,

в степи висит малиновая мгла,

в твоих руках огрызок старой сушки.

Как хорошо, что ты еще мала…

Четвертый год отец твой не был дома,

опять зима идет, белым-бела,

а ты смеешься снегу молодому.

Как хорошо, что ты еще мала…

И вот – весна.

И вот – начало мая.

И вот – конец!

Я обнимаю дочь.

Взгляни в окошко,

девочка родная!

Какая ночь!

Смотри, какая ночь!

Текут лучи, как будто в небе где-то

победная дорога пролегла.

Тебе ж видны одни потоки света…

Как жалко мне, что ты еще мала!

Прибой

У сутулых камней качало

незнакомый глубинный груз:

рыжих водорослей мочало,

голубое желе медуз.

А на смуглой ворчащей гальке,

в яркой пене, бегущей вниз,

оставались стекляшки, гайки

и десятки патронных гильз.

И ребенок в белой панамке,

торопясь, хватал из воды

то ли камушки, то ль останки

похороненной здесь беды.

Мать

Года прошли,

а помню, как теперь,

фанерой заколоченную дверь,

написанную мелом цифру «шесть»,

светильника замасленную жесть,

колышет пламя снежная струя,

солдат в бреду…

И возле койки – я.

И рядом смерть.

Мне трудно вспоминать,