Современная польская пьеса - Ежи Шанявский Страница 20

В и л л и. Будь спокойна. Не осмелится. Может быть, нехорошо так говорить о родном отце, но поверь мне, я его знаю, он трус.

Б е р т а. Педант и комедиант. Представь себе, он твердит, что истинный немец — это он! Если сегодня он публично заявит что-нибудь подобное, я, наверно, со стыда провалюсь сквозь землю. Что бы там ни было, все-таки мы носим его фамилию — и я и ты.

В и л л и (беспечно). Что касается меня, мама, то я делаю все, чтобы фамилия Зонненбрух производила на людей надлежащее впечатление. Есть люди, которые дрожат, когда слышат это имя.

Б е р т а (нетвердо). Я не верю тебе. У тебя такие ясные, чистые глаза. Тебя можно только любить, мальчик!

В и л л и. Есть и такие, что любят. Но мне дорога только твоя любовь, мама. Всякая другая рано или поздно все равно наскучит.

Б е р т а. Нет, это ты — ты для меня все! С тех пор как болезнь приковала меня к креслу, я живу только мыслями о тебе. Верю в твое сильное, здоровое тело, в твою деятельную, смелую душу. Я не смогла бы перенести свою беспомощность, свое увечье, если бы твой образ не стоял всегда перед моими глазами.

В и л л и. Терпеть не могу это твое кресло! (Экзальтированно.) Если бы я мог постоянно быть с тобой, я переносил бы тебя на руках!

Б е р т а. Ты теперь так редко приезжаешь! Я понимаю, что ты там нужен, мирюсь с этим, но с каждым днем мне все более необходимы твой голос, твоя рука… В конце концов, тебя могли бы уже перевести куда-нибудь поближе, в Бельгию, например, или в Голландию.

В и л л и. Работы, мама, у нас сегодня всюду по горло.

Б е р т а (гладя его руки). Мне так хотелось бы увидеть тебя как-нибудь за работой…

В и л л и. Это не так интересно, как ты думаешь. Часто даже скучно. Люди, которыми мы вынуждены заниматься, не слишком изобретательны: думают и делают всегда примерно одно и то же. (С внезапным оживлением шарит у себя в кармане.) Постой-ка! Я заговорился с тобой и совсем забыл… (Достает коробочку, открывает.) Привез тебе прелестную вещицу, думаю, что для сегодняшнего вечера к этому платью будет очень кстати… (Передавая ожерелье.) Посмотри, как красиво!..

Б е р т а. Очень! Очень! Какой изящный и нежный рисунок! Наверно, и цена немалая, правда?

В и л л и. Это неважно. Я рад, что тебе понравилось. Дай надену.

Б е р т а. Придется побранить тебя. Разоряешься для старухи!

В и л л и. Я купил его случайно, прямо-таки за бесценок. (Застегнул ожерелье у матери на шее.) Замечательно. Именно его и недоставало к черному платью и к твоим волосам… У прежней владелицы тоже были седые волосы…

Б е р т а. Кто она такая?

В и л л и. Как тебе сказать? Мать. Иначе я не могу определить. Просто мать. (Таинственно.) Сказала мне, что это талисман, приносящий счастье, и что надевать его надо в исключительных, особенных случаях. Сегодня как раз и есть такая особенная минута: юбилей профессора Зонненбруха.

Б е р т а. Пожалуйста, Вилли, отвези меня в мою комнату, я хочу посмотреть в зеркало. Ведь еще осталось немного времени, правда?

В и л л и. По меньшей мере пятнадцать минут.

Б е р т а. Ну так едем.

Вилли катит кресло к двери столовой.

А что касается этой особенной минуты, то, признаюсь тебе, я очень хотела бы, чтобы она была уже позади.

Сцена пустеет. Немного погодя появляется  З о н н е н б р у х  с листками в руке, ходит по комнате, обдумывает, время от времени заглядывая в заметки. Из своей комнаты выходит  Р у т  в вечернем платье, стоит на лестнице, глядя на Зонненбруха, затем спускается вниз.

Р у т (шутливо). Жаль, что ты пренебрег моим коньяком, папа. Если пить умеренно, коньяк помогает думать. Ну, ничего. Я убеждена, что твоя сегодняшняя речь и так будет замечательной.

З о н н е н б р у х (прячет записки). Я хочу только одного, дорогая моя, чтобы она соответствовала самой сути этих тридцати лет, которым сегодня подводится итог.

Рут, повернув выключатель, уменьшает свет.

По правде говоря, я и сам удивляюсь, что согласился отметить этот юбилей. В конце концов, можно бы еще немного подождать. (Помолчав.) Да, дитя мое, совершенно не так представлялась мне эта минута. Я видел себя среди людей, многих из которых теперь уже нет, слышал рядом голоса моих зарубежных друзей. Увы, ни одного из них сегодня не будет…

Р у т. Это, кажется, немного и твоя вина, папа. Сам порвал связи. Ведь ты и сейчас получаешь приглашения из Парижа, Брюсселя, Цюриха… но что-то не видно, чтобы ты ими воспользовался… Давно уж ты не бывал за границей…

З о н н е н б р у х. Это верно. Четыре года я, европеец, не бывал в Европе. Я, немец, не желаю бывать в немецкой Европе! Да, я не отвечаю на приглашения моих заграничных друзей и коллег. И знаешь почему? Потому что сегодня я, честный немец, не мог бы посмотреть им в глаза!

Р у т. В таком случае можно себе представить, какого ты мнения обо мне! Ведь я-то бываю. Я часто бываю в немецкой Европе. И не испытываю по этому поводу никаких угрызений совести.

З о н н е н б р у х. Ты — другое дело. Ты все воспринимаешь иначе. Как артистка ты просто используешь немецкий сезон в Европе. Из двух зол все же это лучше, чем черный мундир твоего брата, унтерштурмфюрера Зонненбруха. (Отворачивается. Немного погодя.) Да, унтерштурмфюрер Зонненбрух — это позор всей моей жизни.

Р у т. Таких, как Вилли, тысячи. Такими их воспитали. Думаю, ты был бессилен помешать этому. Хорошо помню, как он вынужден был вступить в гитлерюгенд…

З о н н е н б р у х (прерывает ее). Наверно, я очень мало дал ему своего!

Р у т (шутливо). Я тоже не очень похожа на тебя. Однако не вижу, чтобы чем-нибудь запятнала твое имя. (С ударением, как бы желая убедить самое себя.) Да. Да. Ни в чем не могу упрекнуть себя.

З о н н е н б р у х (берет ее за руку, заглядывает в глаза.) Ты в этом вполне уверена, дочь моя?

Р у т (нервно смеясь). Ты обращаешься ко мне совсем как пастор. А я давно уже освободилась от подобных понятий. У меня своя мораль, исключительно для собственного употребления. (Многозначительно.) Оставьте меня в покое.

Зонненбрух смотрит на нее с недоумением.

Прости, пожалуйста, я повторила твои собственные слова. Как видишь, несмотря ни на что, мы похожи друг на друга больше, чем это кажется на первый взгляд. Ты, человек, отвернувшийся от жизни, от всего, что тебя окружает, и я, жаждущая «яркой жизни».

С минуту молча смотрят друг другу в глаза. Портьера на дверях террасы незаметно раздвигается, появляется  И о а х и м  П е т е р с; лицо изможденное, давно не бритое, глаза лихорадочно блестят, одет, как рабочий, костюм и шапка