Владимир Черкасов-Георгиевский - Генерал Деникин Страница 21

Слушатель курсов Академии Генерального штаба поручик Деникин, Санкт-Петербург, 1895 год

Список полностью перетасовали, несколько офицеров вылетело из него и было заменено другими. В новом списке Деникин уцелел, но почувствовал себя неспокойно. Он никогда не являлся отличником, ходил среди «академистов» середнячком. К тому ж штабс-капитан не был родовит и не имел высоких покровителей, что весьма заиграло роль в начавшейся чехарде.

Его настороженность оправдалась. Через несколько дней и второй список отменили. А в третьем фамилии Деникина не оказалось.

При новом подсчете к четырем параметрам второго списка добавили еще один коэффициент – балл за «полевые поездки». Но он имел сомнительную ценность.

Эти летние занятия по геодезии и топографии проводились в конце второго года обучения. «Академисты» выезжали в сельскую глубинку, где селились в деревнях. При помощи триангуляционной съемки и других закреплений теории на практике они составляли собственные карты. Не переживая ни о каких зачетных баллах, все относились к жизни на природе больше как к каникулам. Спали на сеновалах, в избах на полатях. По утрам с фырканьем умывались, поливая друг другу на руки из ковшика. Ездили верхом по окрестностям в сдвинутых на затылок фуражках и расстегнутых мундирах, приударяя за встречными молодайками.

На прощальном обеде традицией было, чтобы партия обратилась к своему руководителю за товарищей, кому не хватало «дробей» для обязательного переходного балла на третий курс. Он был в 10, и обычно таким офицерам доставлялась недостающая дробная часть. А иногда добрый начальник партии одаривал баллами и до высшей планки в 12. Этот артельно натянутый балл «академисты» шутливо называли «благотворительным».

Чуждый искательства, избегающий благодетельства Деникин данной выгодой не заботился. У него и так для перехода на выпускной курс тогда были честно заработанные 11 баллов. Но кто ж мог думать, что баллы, случайно выпавшие за стаканом вина, станут решать судьбу по причудам воспламененного новшествами Сухотина?

Из-за этого «полевого коэффициента» вышло, что в третий список попали четыре офицера, получившие во второкурсниках тот самый «благотворительный» балл в 12. А четверо, среди которых Деникин, из него выпали. «Благотворительные» заместили законных! Сухотин, как бывший преподаватель, должен был знать о подобных «полевых» случаях, но захотел опереться лишь на формальный подсчет. Большинство в Академии возмутилось.

Начальство снова стало кроить с системой вывода баллов и вот вывесило окончательный список – четвертый! Деникин и его трое товарищей по несчастью в нем опять отсутствовали.

Бурлили академические кулуары и буфет, где кипели страсти выпускников. Никто не был уверен, что завтра не падет жертвой очередных прихотей начальства. А вскоре узнали, как вершились суд да дело. Оказалось, генерал Сухотин прокручивал все самолично. С докладами об этих «академических реформах» он запросто ездил к министру Куропаткину, и тот доверительно подмахивал их: «Согласен». Действовал Сухотин помимо преподавательской конференции Академии и ведома Главного штаба, которому она подчинялась.

Четверка выброшенных за борт Генштаба устремилась в атаку. Но их обращение по команде к академическому начальству обернулось пустышкой. Один из них попытался напрямую прорваться на прием к военному министру Куропаткину. Не удалось, потому что на это требовалось разрешение начальства Академии. Тогда другой попытался использовать личные связи с начальником канцелярии военного министерства, заслуженным профессором Академии генералом Редигером. Но тот на аудиенции только развел руками, устало сказав:

– Знаю все. Но ни я, ни начальник Главного штаба ничего сделать не можем. Это осиное гнездо опутало совсем военного министра.

Однокашники Деникина выложились на то, что позволили им семейные и личные связи в принятых рамках. Осталась по дисциплинарному уставу единственная возможность в таких обстоятельствах. Жалоба! Деникин призвал своих товарищей всем подать по жалобе, но они не решились.

Тогда безродный штабс-капитан Деникин пошел в свою штыковую. Раз нарушение прав выпускников произошло по резолюции Куропаткина на бумагах Сухотина, жалобу предстояло подать прямому начальнику военного министра – государю императору. Это по такому поводу было невиданным. Штабс-капитан жаловался на министра… А Деникин помолился и написал в «Канцелярию прошений, на Высочайшее имя подаваемых».

Поступок Деникина стал подобен снаряду не только для Академии, но и для высших чиновничьих кругов Петербурга. Скандал против Сухотина назревал. Его хотели Главный штаб, канцелярия военного министерства и лучшая профессура Академии, но не осмеливались. Батареец Деникин будто бы поджег запал на артиллерийском складе.

Канонада разразилась на высшем уровне, но прямой огонь обрушился на штабс-капитана. Целыми днями его стали мытарить дознаватели Академии. Допрашивали резко и пристрастно, чтобы спровоцировать. Только и ждали деникинского необдуманного заявления, неосторожного слова. Приемы такого давления в военной среде извечны. Его обвиняли и грозили судом за «преступление» – подачу жалобы без разрешения лица, на которое жалуешься… Это смехотворно и нелепо, если б дознаватели явно не желали снять вопрос, немедленно отчислив Деникина из Академии.

Скандал так разросся, что Куропаткин приказал собрать конференцию Академии для разбора этого дела. И она вынесла решение: «Оценка знаний выпускных, введенная начальником Академии генералом Сухотиным, в отношении уже окончивших курс незаконна и несправедлива, в отношении же будущих выпусков нежелательна».

Четверо обойденных вздохнули облегченно. Их немедленно вызвали в Академию к заведующему выпускным курсом полковнику Мошнину. Он бодро сказал вставшим перед ним в ряд офицерам:

– Ну, господа, поздравляю вас! Военный министр согласен дать вам вакансии в Генеральный штаб. – Полковник пристально взглянул на Деникина. – Только вы, штабс-капитан, возьмете обратно свою жалобу… И все вы, господа, подадите ходатайство, этак, знаете, пожалостливее. В таком роде: прав, мол, мы не имеем никаких, но, принимая во внимание потраченные годы и понесенные труды, просим начальнической милости и так далее.

Вот они, серебряные «ученые» аксельбанты, почти в руках! Трое товарищей Деникина радостно переглянулись. Но штабс-капитан взглянул с побагровевшего лица и отчеканил:

– Я милости не прошу. Добиваюсь только того, что мне принадлежит по праву.

Мошнин изумленно уставился на него. Проговорил со зловещими паузами:

– В таком случае нам с вами, штабс-капитан, разговаривать не о чем. Предупреждаю, что вы окончите плохо. – Он перевел взгляд на других офицеров. – Пойдемте, господа.

Те трое, опустив глаза, шагнули к полковнику из строя. Мошнин улыбнулся, распахнул руки и повел их из кабинета, придерживая за спины. Деникин одиноко стоял. Штабс-капитан стоял как капитан, последний на корабле чести, проваливающемся в пучину.

Его товарищи в соседней аудитории быстро написали нужные ходатайства. Через несколько дней в буфете Академии, где безвылазно охотились за новостями выпускники, полковник Мошнин сказал во всеуслышание:

– Дело Деникина предрешено: он будет исключен со службы.

После того, как у троих из четверых, выражавших претензию, благополучно решилось, Деникин вполне выглядел подавшим «ложную жалобу». Но штабс-капитан в своей штыковой, уже ставшей рукопашной, не думал отступать.

Раз Мошнин распускал слухи о его увольнении вообще со службы, Деникин обратился в Главное Артиллерийское управление. Там генерал Альтфатер его заверил, что в рядах артиллерии он во всяком случае останется. Пообещал доложить о творившемся главе артиллерии великому князю Михаилу Николаевичу.

Потом Деникин направился на прием к начальнику Канцелярии прошений. В приемной был самый разный люд, добивавшийся правды по своим бедам. К Деникину подсел артиллерийский капитан с блестящими, блуждающими глазами. До этого он провозглашал какую-то околесицу дежурному чиновнику, а теперь хриплым шепотом заговорил Деникину на ухо:

– Являюсь обладателем важной государственной тайны… Ряд высокопоставленных лиц старается выпытать ее. Постоянные преследования меня. Но я доведу до государя…

Деникин подумал, что вот и его могут допечь до такого же умопомешательства. Год ведь потерял из-за баскаковского полбалла, а за целый «полевой» делают все, чтобы заморочить.

Когда он вошел в кабинет директора, тот вдруг встал из-за стола и осторожно указал Деникину на его дальний конец. Сзади в полуотворенной двери маячила бдительная фигура лобача-курьера. Директор очень странно смотрел на штабс-капитана.

– Простите, ваше превосходительство, – сказал Деникин, – здесь недоразумение. На приеме у вас сегодня два артиллериста. Один, по-видимому, ненормальный, а перед вами – нормальный.