«Другой военный опыт»: российские военнопленные Первой мировой войны в Германии (1914-1922) - Оксана Сергеевна Нагорная Страница 50

оборудование, наладив связи с немецкими частями, недавно вернувшимися с фронта[902]. Большинство комитетов изготовили печати, с помощью которых пытались обеспечить себе свободный проезд, уход с места работы, внеплановый отпуск[903]. Бессилие немецкой стороны, ограниченной в пространстве действий диктатом победителей, нашло свое отражение в жалобе коменданта лагеря Ульм: «После демилитаризации русские решили, что охрана несостоятельна. Они открыто высказывались, что комендант теперь гражданское лицо и не может им приказывать. Русская униформа с повязками военнопленных сменилась на одежду, добытую или сшитую ими самими. Опыт свидетельствует, что русские любую уступку вознаграждают наглостью, так как принимают ее за слабость»[904].

Действенным средством защиты интересов военнопленных стали распространившиеся практически во всех лагерях массовые голодовки[905], так как они неизменно привлекали внимание нейтральных делегатов и советских представителей. Напряжение в лагерях достигло такой стадии, что достаточно было малейшего повода, например, неосторожного высказывания сотрудника охраны, чтобы спровоцировать открытые столкновения[906]. В стремлении взять ситуацию под контроль коменданты были вынуждены вводить в действие установленные в лагерях пулеметы[907]. В рабочих командах солдаты все чаще отказывались трудиться под предлогом плохого питания или оказывали сопротивление при попытке вывести их на уборку урожая на час раньше положенного[908].

После остановки репатриации Антантой в январе 1919 г. население лагерей требовало отправки пешком, нередко в случае отказа пытаясь вырваться из лагеря насильственным путем и используя в качестве оружия камни и палки[909]. Военные представительства союзников, против которых также была направлена агрессия русских пленных, даже попытались восстановить немецкую дисциплинарную систему в виде штрафных лагерей[910].

ОСОБЕННОСТИ СКЛАДЫВАНИЯ ПОВЕДЕНЧЕСКИХ ПРАКТИК В ОФИЦЕРСКОЙ СРЕДЕ

Более мягкий режим содержания, сохранение относительной самостоятельности в распоряжении полученным жалованием, а также отсутствие принуждения к физическим работам обусловили иной вариант трансформации поведенческих норм в офицерских лагерях. В целом старшие чины рассматривали плен как вынужденное и временное состояние, о чем свидетельствуют постоянные упоминания будущего возвращения в Россию. До этого момента откладывались дела о дисциплинарных нарушениях, составлялись докладные записки начальнику Генштаба[911], прилежно коллекционировались распространяемые в лагерях немецкие газеты, «чтобы после войны показать на родине, каким образом на них оказывалось воздействие»[912]. В отличие от рядовых, которые в плену активно осваивали новые, нехарактерные для них виды деятельности и межличностных отношений, в офицерских лагерях приспособление к ситуации и вытеснение переживаний военного и личного поражения заключались в попытке придерживаться привычных образцов поведения. Основной нормой здесь стали этикет и строгое соблюдение военной иерархии: главой лагерной организации в офицерских лагерях становился только старший по званию, но ни в коем случае не выборный представитель. Он же председательствовал в суде, который создавался для предотвращения и наказания действий, порочащих «честь офицера Русской армии». При этом под понятием «оскорбление офицерского сообщества» подразумевалось, в том числе, использование личной вилки для накладывания картофеля из общей тарелки при наличии специального прибора. При разборе дел о злоупотреблении помощью русских и иностранных комитетов в качестве состава преступления чаще всего определялся не сам факт составления прошений, а их отправка в обход старшего по званию, т. е. нарушение субординации. В качестве пути восстановления попранной офицерской чести в лагерях была узаконена дуэль[913].

Пока сохранялась уверенность во временном характере ситуации и в возвращении к прежней жизни после окончания войны, старшие офицеры оставались предельно щепетильны в вопросах сохранения верности присяге. После разрешения организации в лагерях прогулок под честное слово большинство русских офицеров долгое время не осмеливались воспользоваться этой возможностью, требуя от комендатур письменного подтверждения договоренности между воюющими сторонами. Честное слово противнику, по их мнению, выглядело бы в глазах русского правительства излишним доказательством их предательства и могло повлечь за собой репрессии по возвращении на родину. Только после распространения в лагерях извещения начальника Отдела эвакуационного и по заведованию военнопленными ГУ ГШ генерал-майора А.И. Калишевского от 12 ноября 1916 г.[914] офицеры начали массово пользоваться данной возможностью.

Взаимоотношения пленного сообщества и лагерной администрации во многом зависели от контингента лагеря, личных качеств коменданта и позиции старшего по званию русского офицера. Наибольшим потенциалом сопротивления обладали так называемые «штрафные лагеря», где содержались беспокойные элементы, совершившие несколько попыток побега либо конфликтовавшие с комендатурой. Взрывоопасными в этом отношении были признаны Ингольштадт, Цорндорф, Штроермоор. Однако и в других лагерях, где было сосредоточено значительное количество молодых офицеров, статистика судебных процессов, арестов и дисциплинарных наказаний была достаточной высокой. Данная закономерность прослеживается на примере трех саксонских лагерей Кёнигштейн, Бишофсверд и Дёбельн, где в большинстве своем содержались офицеры, попавшие в плен в битве при Танненберге. Офицерское сообщество Кенигштейна, предводимое готовым к ограниченной кооперации с немецкой стороной генералом Н.А. Клюевым, предпочитало сдержанные отношения с лагерной администрацией. Напротив, в последних двух лагерях, где в роли старших офицеров выступали антигермански настроенные генерал Л.В де Витт и полковник Буба, сохранялась напряженная ситуация, требовавшая постоянного вмешательства инспекции и Саксонского военного министерства.

Чаще всего немецкую сторону на конфликты провоцировали молодые офицеры, явно страдавшие от скуки. Лейтенант Бучинский, содержавшийся в лагере Дёбельн, повесил на стене своей комнаты скомпонованную из заголовков газет надпись «Германия должна быть уничтожена», заявив в суде, что ни в коем случае не хотел оскорбить чувств охраны и коменданта. Еще четверо заключенных этого же лагеря отказались отдавать военное приветствие немецким офицерам, ссылаясь на разницу между традициями в Германии и России. Суд, однако, не признал их доводы аргументированными и приговорил офицеров к двум месяцам заключения в крепостной тюрьме[915].

Во всех офицерских лагерях в орудие борьбы с комендатурами превратилось разрешенное международным правом обращение в нейтральные представительства с жалобами на неправомерное поведение лагерной администрации. Немецкие коменданты отмечали, что для многих отправка подобных посланий превратилась в своего рода форму досуга и спортивное состязание, которое развлекало и «доставляло особое удовольствие»[916]. Поводы для жалоб придумывались самые разнообразные: регулярные обыски, плохое питание, недостаточное количество прогулок и даже «грубый тон коменданта»[917]. В некоторых лагерях находились специалисты с юридическим образованием, которые не только сами «занимали своими обращениями все инстанции», но и подстрекали к этому остальных, предлагая свои услуги по составлению текстов[918]. Стараясь досадить комендатуре, офицеры регулярно вызывали к себе лагерного врача, который констатировал прекрасное состояние их здоровья[919]. Иногда офицерское сообщество выражало свой протест против установленных в лагере порядков более действенным способом. Так, по сведениям сестры милосердия де Витт, заключенные лагеря Оснабрюк в ответ на запрет прогулок и введение четырехразовых поверок разбили все оконные стекла[920].

Иногда конфликты с