Моя императрица - Николай Павлович Иванников Страница 3

— Что здесь происходит⁈ Я вам не «девица евонная», я Катерина Алексеевна Романова! Чем могу служить… милостивый государь?

И тут румяный господин изобразил невероятное. Шагнув к Катерине, он вдруг брякнулся перед ней на колени. Стянул с головы свою шикарную треуголку с золотой вышивкой и золотой же кокардой и буквально взмолился:

— Катерина Алексеевна, голубушка! Не сочти за дерзость! Наслышан я как ты на ассамблее у Бахметьева раненного князя врачевала. А еще по лейб-гвардии сказки ходят, что ты гвардейца Ивана Ботова после дуэли на ноги поставила, а ведь он уже и с богом к встрече готовился. Но ты за раз излечила его, бестолкового! Скажи, как есть: не брешут люди⁈

Говорит он эти слова, а у самого вид жалобный-жалобный такой, и руки вроде как даже трясутся. Глянула на него Катерина удивленно и покачала головой.

— Не брешут люди твои, всю правду говорят. Но заслуги моей в том было не много, потому как у князя рана была совсем пустяковая, больше крика. А Ботов, тот и сам крепок оказался, я только рану ему немного прочистила.

Румяный между тем, наминая свою треуголку, придвинулся к ней ближе прямо на коленях, не щадя своей щегольской одежды, и зашептал исступленно:

— Сударыня Катерина Алексеевна, смилуйся! Супружница моя Мария Павловна совсем плоха. Седьмого дня после бани на ветру с мокрой головой постояла, а уже на следующий день слегла в горячке. Такое и раньше случалось, слабенькая она совсем, но завсегда за три дня в себя приходила. А тут уже семь дней не встает. Лекарь ей кровь два раза пускал, но ей только хуже сделалось. Прогнал я его взашей.

— Правильно сделали, что прогнали, — согласилась Катерина. — А от меня-то вы что хотите? Кто вы вообще такой?

Вот тут Гришка Орлов и шагнул к ней поближе, откашлялся в кулак и прошептал на ухо:

— Катерина Алексеевна, это ж гофмаршал Нарышкин Семен Кириллович! И он пред вами на коленях стоит, слезно умоляет… Уважить бы его следует!

Тогда Катерина, слегка присев, взяла гостя за плечо.

— Встаньте, гофмаршал, и поговорим нормально… Вы желаете, чтобы я лечила вашу супругу?

Нарышкин живо поднялся с колен. К нему тут же подскочил лакей и принялся отряхивать штаны салфеткой.

— Я не желаю этого, сударыня, я слезно вас умоляю! — не обращая на лакея внимания, воскликнул он. — Боюсь я, что помрет она. Я не чуда прошу у вас, а просто вашего участия к Марьюшке моей! Ей ведь только-только девятнадцать годков исполнилось, рано ей еще на тот свет…

На глаза гофмаршалу навернулись слезы. Смолоду будучи завзятым сердцеедом, женился он только к тридцати семи годам на девице много себя младше. И чувства его к ней были самыми светлыми и искренними.

— Не откажите, сударыня, в просьбе моей, и я слугой вашим навечно стану!

Впрочем, долго себя умолять Катерина не заставила, тем более, что ей и самой не терпелось испробовать средство, изготовленное для нее алхимиком Серафимом из дынной плесени, которую она ему предоставила. Но вида в собственной заинтересованности не подала.

— Ждите меня здесь, гофмаршал, — приказала она. — Я возьму все необходимое и вернусь.

Собственно, прихватила она с собой только бутылек пенициллина, в действии которого пока еще и сама не была до конца уверена.

Марьюшка Нарышкина и впрямь находилась в тяжелом состоянии. Катерина осмотрела ее, затем послушала грудь, приложив к ней ухо. Потом прижала ладонь к груди больной и зачем-то гулко постучала по ней костяшками пальцев, прислушиваясь к звуку. Заглянула в рот, ощупала шею. Покачала головой.

— Новости у меня для вас не очень хорошие, — сообщила она Нарышкину, который стоял тут же, в углу комнаты, и в страхе ждал слов Катерины, как приговора строгого судьи. — Марьюшка ваша вирусняк после бани словила, а иммунитет у нее слабенький. Похоже, бактериальная инфекция присоединилась. Выслушиваются влажные мелкопузырчатые хрипы в проекции нижней доли левого легкого. Мой диагноз такой: внебольничная нижнедолевая пневмония слева, средней степени тяжести.

Гофмаршал принялся лихорадочно креститься.

— Вы очень умно вещаете, сударыня! — жалобно проговорил он. — Не в моих силах понять слова ваши! Вы просто скажите, что делать-то мне теперь⁈

И тогда Катерина показала ему свой бутылек.

— Это пенициллин, — сообщила она. — Лекарство новое и пока еще ни на ком не опробованное. Если оно изготовлено правильно, то супруга ваша вскоре поправится. Принимать следует по одному глотку четыре раза в день.

Она протянула бутылек Нарышкину, и тот принял его с величайшей осторожностью.

— И как долго принимать сие лекарство? — уточнил он.

— Пять, а лучше семь дней, — сказала Катерина. — Пить много чистой воды. На голову и шею прикладывать влажный компресс, чтобы снять жар. При сильной горячке тело можно протирать разбавленной водкой.

— Вас понял, Катерина Алексеевна! — дребезжащим от волнения голосом отозвался гофмаршал. — Позвольте уточнить. Вы сказали, что если это лекарство изготовлено правильно, то Марьюшка поправится… А если оно изготовлено неправильно?

Он смотрел на Катерину очень несмело, то и дело опуская взгляд.

— Вы сами все понимаете, Семен Кириллович, — ответила ему Като. — Если господь решит прибрать Марию Павловну, то никакой пенициллин не поможет…

Она сама дала выпить Марьюшке первую порцию своего лекарства, поставила бутылек на столик у кровати, а когда вновь подняла глаза на гофмаршала, то увидела, что он в полнейшем замешательстве теребит в руках увесистый кошель.

— Я смущаюсь предлагать вам деньги, Катерина Алексеевна… Но я впрямь не знаю, как еще могу рассчитаться за ваше услугу!

— Оставьте ваше золото при себе, — посоветовала ему Катерина. — У меня нет уверенности, что мое лекарство будет работать. А потому сочтемся, когда Мария Павловна поправится…

Она и сама страшно переживала. Нет, не столько за Марию Павловну — ее она видела сегодня впервые в жизни, и повстречай ее вновь где-нибудь на улице, то и не признала бы вовсе, — сколько за собственную репутацию и судьбу своего лекарства.

И потому она искренне обрадовалась и возликовала даже, когда на утро прискакал в мой дом гофмаршал Нарышкин верхом на вороном, ворвался в гостиную и пал перед Катериной ниц. Схватил ее, перепуганную, за туфельку и принялся ее лобызать, заливаясь слезами.

—