Мы здесь живьём. Стихи и две поэмы - Анна Николаевна Ревякина Страница 3

Меловая гора, как терем,

ледяная река в плену,

над рекою сгустилось время

и калечит мою страну.

На мосту проверяют пеших,

мы – опешившие – молчим.

Мы с тобою две разных пешки,

ты – страны своей гражданин,

я – страны своей недоносок,

хилый Маугли, человек.

Мне на нос чересчур курносый

впору вешать весной берет.

Наше солнце уже не наше,

над горой золотится грош.

Говоришь мне, что до мурашек

любишь Родину. Жаль, что врёшь.

2014 год, Донецк

«Когда ещё встретимся? Обними меня, хоть одной рукой…»

Когда ещё встретимся? Обними меня, хоть одной рукой.

Помнишь, как пахло солнце тмином и молоком,

помнишь, как мы сидели и придумывали, что за рекой,

когда вырастем, непременно построим дом?

Вот мы и выросли, вытянулись во весь человечий рост,

сколько пролито детских слёз было, перед тем как

стало понятно, что мир не заканчивается на городе роз,

впрочем, он не заканчивается и в других местах.

Но только у самого края, где небо трогает террикон,

где восходит солнце – огромный пылающий шар,

ты мог бы дышать спокойно, зная, что здесь твой дом,

и не зацикливаться на взрослых пустых вещах.

И в слишком простом убранстве нахлынувшего мирка —

детского и неопытного, как все несбывшиеся мечты,

просвечивается, словно калька, тобою не выбранная река

и дом, который всё же построили, но не мы.

2014 год, Донецк

«То ли листья, то ли кусочки неба…»

То ли листья, то ли кусочки неба

падают под ноги пешеходам.

В августе не исповедуют.

Август раскрасит йодом

руки и кроны, залижет раны.

Август под цифрой восемь

стоит в рыжине каштановой

и поджигает осень.

То ли листья, то ли опять бумага

на серой наждачке улиц.

Знаешь, даже дворняга

хочет, чтоб мы вернулись

осенью в город-мученик,

от жажды сплошная ржавь.

Город мой тянут крючьями,

вот-вот оторвут рукав.

2014 год, Донецк

«Приходить к нему, как к источнику света, тепла и счастья…»

Приходить к нему, как к источнику света, тепла и счастья,

говорить с ним или молчать о насущном хлебе.

Знаешь, сколько скорби в его горячем: «Не возвращайся!»

Мы с ним встретились спустя лето, и было небо

самым синим морем, а горы в зернистой дымке

отливали сталью, проржавленной и щербатой.

И глаза слезились, будто бы в них соринки.

И был ветер, а не какой-то там вентилятор.

И был день, не похожий на те, что раньше

отравляли мозг чередой незнакомых улиц.

Я не знаю, что будет дальше, мой милый мальчик,

но, бесспорно, мы будем счастливы, коль вернулись.

И никто уже не отнимет у нас наш город,

утопающий в сумерках, словно сентябрь в пряже,

когда ты ощущаешь каждой дырявой порой,

как железный воздух внутри пейзажа

превращается в нежность родных объятий.

Мой любимый запах – листва и осень,

когда время, самый строгий повествователь,

ошибается в числах. И Город После

так похож на тот, что был До разлуки.

Мы вернулись, и воздух полон ещё амброзией.

И ты снова обожаемо близорукий.

И я снова тебе читаю всю ночь Иосифа.

2014 год, Донецк

«Шеей хрустит зарёванная швея, в сторону отложив…»

Шеей хрустит зарёванная швея, в сторону отложив

лебединые рукава, из иголки ушёл нажим.

– Если любишь, так и скажи!..

– Я люблю тебя, я одержим…

Я мечтала казаться старше, величественней, умней.

На цепи сидящая секретарша силикатный зубами клей

открывает и сортирует – «Важно», «Ещё важней!»

Здесь небесная канцелярия, а не просто свечной завод,

и свирепая секретарша лично Богу передаёт

мои просьбы о твоём счастье, а что до льгот,

то меня они не коснутся, я всё выплачиваю сполна,

мой директор в штанишках куцых мерзко ведёт дела.

Ты – итог моей эволюции, бесконечная величина.

Я откладываю шитьё и включаю электрическую плиту.

Это тот же протест, что в детстве, —

                                           специально мочить Манту,

говорить главврачу о смерти, мол, я ради неё расту…

Разве можно за ней угнаться и когда-нибудь дорасти?

Смерть страшнее, когда за двадцать

                                              или около сорока шести,

но я вряд ли смогу бояться. Смерть читает мои стихи

своим детям, смертельным детям, перед тем

                                                         как идти в народ.

От удавки до пистолета – инструменты с собой берёт,

но к дверям твоего кабинета – она помнит – заказан вход.

И пока я прочнее прочных, берегу тебя от неё.

Ниже строчек цветёт подстрочник, словно шёлковое бельё,

будь уверен, не будет очной, будь уверен, что вороньё

не слетится, пока я плачу, выворачиваясь нутром.

Всё оплачено, смерть на сдачу мне ещё предлагала дом,

ну, такую большую дачу за вторым городским ставком.

2014 год, Донецк

«У долины зелёный подол, прорастает май…»

У долины зелёный подол, прорастает май.

Поиграй мне, дудец, на дудочке, поиграй,

террикон величием так похож на седой Синай,

что дрожат колени. Нам всем уготован рай,

ну, хотя бы за то, что сейчас мы живём во лжи,

я – болезный Холден, стоящий по грудь во ржи.

Дна не видно пропасти, но я знаю, на дне ножи,

а над пропастью в небе виртуозные виражи

истребители совершают, нагоняя смертельный страх.

И уже не знаешь, кто друг тебе, а кто враг,

всё стоишь и пялишься вверх, натянув дуршлаг,

посылая в бездонное небо трусливый fuck.

2014