Алкиной - Роман Львович Шмараков Страница 26

он принялся вопить, что он не тот Басс, а другой, но ему отвечали: чего с ним толковать, дави его – и немного бы времени прошло, прежде чем его голова пошла бы гулять по городу, вздетая на палке, да в этот миг появилась на площади наша процессия. Народ приостановился, не зная, чего ждать от нового явления, Ахантия же, возвысив голос, молвила, что властью Кинегия, присутствующего между ними, велит им немедленно отпустить невинного и разойтись по домам: в сем случае никто на них не взыщет. Некоторые бросились к паланкину, но, отдернув полог и видя, что она привела им мертвого, разразились хохотом и крикнули ей знать свою прялку и в мужские дела не мешаться. Тут подоспела городская стража, и началось на площади прямое побоище, так что мы, беспокоясь о нашей ноше, насилу выскочили в тихий проулок, хотя у нас и горели кулаки расчесться с городской сволочью за все оскорбления. Начальник стражи советовал нам не медлить в городе, но сей же час его покинуть, ибо эти люди, лишенные возможности выместить свою злобу на тех, кто ее вызвал, охотно обрушат ее на любого, кто привлечет их внимание, оттого нам теперь угрожает опасность сделаться новым предметом досады и источником возмущения; мы последовали его уветам.

Тут он умолк, как бы борясь с негодованием, а потом, подняв лицо, воскликнул:

– О несмысленная чернь, лишенная всякого уважения и к себе, и к тем, кто тебе благодетельствует! Клянусь, ты достойна всякого поношения, каким тебя подвергают, и оправдываешь любую хулу, которую на тебя возведут. Неужели ты не знаешь ничего выше своего брюха? Когда Сципион Африканский, уже лишенный всякой власти, пребывал неисходно в отдаленной усадьбе, показались близ нее разбойники; известясь о том, он велел челяди стать стражею на кровлях, разбойники же побросали оружие и, приблизившись к воротам, смиренно говорили, что пришли сюда не за чем другим, но единственно за тем, чтобы видеть столь великого мужа, ибо для них это как небесное благодеяние. Сципион велел отомкнуть дверь и пустить их к себе, разбойники же, войдя в его дом, словно в чтимый храм, целовали Сципиону руку, а отходя в обратный путь, оставили в его деревне дары, какие обыкновенно приносятся богам. Слышишь ли ты это, подлая толпа, а слыша – не стыдишься ли, что пример доблести дают тебе люди, сделавшие беззаконие своим ремеслом?

Тогда Филаммон, пользуясь тем, что собеседник наш вновь собирался с мыслями, спросил, не привелось ли им в своем странствии встретиться с этим родом людей: ведь в здешних краях, прибавил он, такая встреча – дело обычное.

– Увы, – отвечал тот, – и мы этого не избегли: в такой же тьме, как ныне, напали они на нас, не ждавших дурного, похватали всех и принялись обшаривать, досадуя, сколь мало в этом прибылей – при нас денег было немного: когда, однако же, заглянули они в паланкин, то устремились все к нему, как мухи на рану, крича товарищам, чтобы бросили этих: тут-де есть один, который за всех платит. Они обобрали Кинегия, сорвав с него перстни, ризы, шитые золотом покровы и оставив едва не нагим, а потом поклонились, благодаря за великую его щедрость. Но тут Ахантия совершила нечто такое, что наполнило меня изумлением тогда, как и сейчас, когда я повествую об этом: когда они уже удалялись, отягощенные добычей и глядя на нас с презрением, Ахантия, окликнув их, указала на укромный уголок в паланкине, где были спрятаны все ее деньги на дорогу и который разбойники, спеша обобрать ее мужа, проглядели. Они не пренебрегли ее любезностью, забрали деньги и вмиг исчезли; слышно было в потемках, как они поздравляют друг друга с удачной ловитвой и дивятся происшедшему. Не успели мы опомниться, сосчитать наши убытки и двинуться дальше, как хищники наши вернулись: я было подумал, что от великодушия Ахантии затлелся в них стыд, не чуждый и самому подлому сердцу, и заставил вернуть хотя бы часть награбленного, однако тотчас увидел свою ошибку. Эти люди пожалели, что оставили нам паланкин, который, по видимости, стоил больших денег, и велели нам забрать покойника. Мы сделали носилки из плащей и двинулись дальше. В ближайшем городе у одного из моих товарищей сыскались знакомые, ссудившие его деньгами, и мы купили мулов и дроги, которые по простоте продавались задешево. Потом и гонец, отправленный Ахантией к ее родне, вернулся с деньгами, благодаря которым мы могли идти дальше беспрепятственно и, свернув в Пессинунт, остановиться здесь для надобного всем отдыха, однако Ахантия не стала менять повозки, велев лишь убрать дроги богатыми тканями. В таких-то обстоятельствах вы нас застали, и я надеюсь, что небеса, мешающие в нашей чаше сладость с горечью, смилуются над добродетелями Ахантии и дадут нам добраться до дому, чтобы она получила покой, а мы – возможность прославить все испытанное.

На этом он кончил рассказ, и хотя мы ждали, что Филаммон обратит к нему слова утешения, и уже навострили слух, наш учитель ограничился тем, что пожелал им всем и Ахантии добраться до дома без дальнейших злоключений. Юноша распрощался с нами и пустился вдогонку за своими, чьи факелы виднелись уже в отдалении, Филаммон же долгое время стоял у распутья погруженный в думы, заронив в нас боязнь, не передумает ли он идти в Пессинунт, сочтя эту встречу дурной приметой. К нашему облегчению, он наконец тронулся намеченным путем, а мы последовали за ним, на разные лады обсуждая услышанное.

– Мы привыкли, – сказал Ктесипп, – что каждому случаю подходит свое слово, и хвалим того, кто умеет уснастить свою речь подобающими фигурами, со стариками говоря сообразно их недоверчивости, с юношами – сообразно их беспечности, аркадянам умея польстить древностью рода, этолийцам – славою их дерзости, сирийцам – знатностью их рабства, меланхолику – близостью к богам, нечестивцу – медленностью их правосудия. Есть, однако, люди, уверенные, что их счастье, как и их горести, не имеют никакого касательства к тому, что происходит с остальными людьми, и лишь по скудости языка называются общими именами. Если ты, ничего дурного не желая, обратишь к ним утешение, то рискуешь возмутить общими местами – а без них ведь никакой речи не бывает – тех, кому оскорбительным кажется разделять целомудрие с горлицами, стойкость – с Катонами, сиянье славы – с колесницей солнца, глубину невзгод – с Мегарой и Коринфом, словно золото темнеет и тускнеют драгоценные камни оттого, что где-то еще есть такие же. Это я