Алкиной - Роман Львович Шмараков Страница 22

откуда и кто именно к нам придет. Тогда и меня самого посетило небо. Хранится у меня в доме шкатулочка для благовоний, дорогая мне и по семейным воспоминаниям, и по благочестию. Однажды захожу я и вижу, что в шкатулку забрались тучею муравьи и растаскивают то, что в ней хранится. Распаленный гневом, я хочу немедленно наказать нерадивого раба, который ее открытою оставил, но замираю от счастливого наития, ибо все это – и ларец с благовониями (myris), и претерпеваемый им грабеж (leia) – яснее ясного указывает мне на ваш город, в древности, как известно, звавшийся Мирлеей. Тут уже мы, собравшись вместе, подумали и заключили, что в ваших краях нет оратора лучше Филаммона (мы ведь гоним от себя невежественное самодовольство и усердствуем знать, какою славою цветут словесные искусства в самых далеких краях) и что его-то, по всему судя, нам и надобно ждать. К тому же у одного из наших сотоварищей, Арсения, раб, прежде прилежный, начал прорицать; сперва предсказал войну с персами – ну это нетрудно – и кто из наших военных там отличится, кто найдет позор и каким городам тяжелее иных окажется варварская Энио; потом предсказал в следующем году умножение мышей, а потом, обратившись к самому Арсению: «Пиши, – говорит, – пиши, покуда есть время: придет вифинский язык, придется тебе замолкнуть». Арсений его, конечно, выпорол, но нас это известие укрепило в наших заключениях. Оттого мы немедля собрались в дорогу, чтобы предварить твое появление, и вот уже третий день ждем здесь, уверенные в своих ожиданиях и готовые стоять здесь и дольше, если б не эти люди, с их нахальной привязчивостью и самомнением.

Так он закончил; в рядах наколейцев поднялось плесканье до неба и одобрительные клики, меж тем как мидейцы с тревогою глядели на своего вождя. А тот, ясностью чела и легкой улыбкой выказывая свою уверенность, так начинает:

– Боги, давшие нам прозревать будущее благодаря знаменьям, позаботились и о верном их понимании, дав нам разум и искусство, однако мы ежедневно видим, как люди отступают от разума и пренебрегают искусством, ведомые славолюбием, ревностью или иными побуждениями. Сколь крепче стояла бы Наколея, если б ее граждане за похвальною набожностью не забывали и о сестре ее, золотой скромности! Хорошо, друг мой, что ты с такой откровенностью поведал нам о ваших алтарях: теперь мы знаем, как часто вы разводите на них огонь. Что до сна, который привиделся вашему Эдесию, что тут скажешь? Не дивно, если человеку, пекущемуся о банях, бани и снятся: так ведь обыкновенно и бывает, что охотнику снятся рощи, судье – тяжбы, любовнику – объятья в темноте, возничему – колесница, огибающая призрачную мету: всякая забота, наполняющая дневной наш помысел, с ночным забвеньем возвращается в уснувшую грудь. Кроме того – не в обиду вам и вашему совету будь сказано – не все сны имеют равную важность и не все одинаково принимаются в рассмотрение, но сообразно достоинству сновидца. Разве Нестор, в совете ахеян выслушав сон Агамемнона, говорит: мы, дескать, несомненно бы поверили, приснись такое человеку, пекущемуся о городских банях, или о состоянии дорог, или о сборе налогов, и не промедлили бы поступить по внушению столь дивного сна? Нет, но этот муж, более полезный войску своею мудростью, чем любой юноша – крепостью, говорит, что нам пристало верить царскому сну, если же приснилось бы подобное другому, мы бы отвергли его слова и презрели. В публичных делах принимаются сны градоправителей и верховных магистратов, если же кто из народа, надобно, чтобы одно и то же приснилось многим; думаю, это всем хорошо известно. Но идем далее. Муравьи, говоришь, опустошили твою шкатулку, а ты принял их за предзнаменование? отлично; так отчего бы тебе не поверить им и не ждать кого-нибудь из сирийских краев, от подножья Ливанской горы, ради того ладана (libanos), который они у тебя похищали, а этого Филаммона оставить нам, ждущим его по верной примете? Наконец, ты говоришь, что раб у вас начал пророчествовать. Лучше бы вам, конечно, о том не распространяться, иначе его не купят за хорошие деньги; ты ведь знаешь, что пророчествующего раба только потому считают здоровым, что иначе пришлось бы отнести к ущербным и строптивых, и раздражительных, и суеверных, а так вовсе никого не продашь; но будь покупщики взыскательнее, а продавцы честнее, всякого, кто трясет головой и неистовствует подле храмов, сбывали бы наравне с кривым и колченогим; впрочем, так и делают те, кто опасается иска из купли. Ты видишь, каковы ваши знаменья, обрекшие вас сидеть здесь третий день, терпя ночью холод, днем жару и недоумение прохожих.

Ты спросишь: «А что же твои, неужели лучше?» Послушай, каковы они были, и суди сам, как должно и них думать и не заблуждаюсь ли я, говоря об их вескости. Дней десять назад в театре, прямо посреди зрелища, возник и разошелся по публике слух, что к нам идет царь Никомед, и так всех взволновал, что люди едва замечали актеров, толкуя меж собою о царе и его пышности. Невозможно было установить, откуда и почему этот слух начался, да и сами передававшие его едва могли ответить, что это за царь Никомед взялся в наших краях и почему их так растревожил. Поскольку такие вещи не совершаются случайно, мы решили, что придет к нам кто-то из вифинских краев, да не простой человек, но превзошедший всех в каком-либо занятии. Покамест мы обсуждали это в совете, к нам в окно влетел ворон, державший в клюве цикаду, и, выронив ее, улетел. Это навело нас на мысль, что явится человек отменного красноречия: ворон ведь принадлежит к тем пернатым, коих можно обучить человеческой речи, голосистая же цикада о ком и напоминает, если не о сильном и настойчивом ораторе. Долгие годы стояла у нас медная статуя одного нашего почтенного согражданина, по имени Полемон; из чистого неба ударила в нее молния и, оставив невредимой статую, расплавила буквы имени, так что уцелели три последние, из чего мы заключили, что человек, которого мы ждем, носит имя, кончающееся на мон. Кроме того, вот этот Зосим, один из почтеннейших наших граждан, страдая печенью, ночевал в храме Аполлона, где ему привиделось, что белая лошадь, стоявшая рядом с ним, выбивает копытом из земли струю меда, отведав которого, он тотчас почувствовал себя лучше, а когда пробудился, нашел в руке у себя уздечку; объяснять этот сон я не считаю нужным; что до сновидений наших домочадцев,