Так точно, товарищ полковник, или влюблённая поневоле - Анна Варшевская Страница 49

— Кучу сплетен я и так знаю, — вздыхает Игнатьев. — Мне нужна правда.

— Правда… — вздыхаю.

Ну… почему бы и не помочь?

— Ладно, — пожимаю плечами и тянусь за телефоном. — Макс, зайди ко мне, — командую в трубку, а затем смотрю на Игнатьева. — Вы сейчас передадите всю информацию, которая у вас есть, моему сотруднику. Там же можно будет подписать предварительное соглашение. Насколько срочно надо?

— Вчера? — хмыкает Игнатьев.

— Как и всегда, — качаю головой. — Я возьму на контроль. Но несколько дней понадобятся.

Раздаётся стук, и в приоткрывшуюся дверь с опаской заглядывает Максим.

— Звали, Полкан Игоревич?

— Да, пообщайся с клиентом, — киваю на Игнатьева, и тот встаёт.

— Я подожду, — Добрынин складывает руки на груди.

Дверь захлопывается.

— Всех сотрудников распугал? — вполне миролюбиво спрашивает Никита.

— Допустим, — пожимаю плечами. — К чему спрашиваешь?

— К тому, что я сам был в такой же ситуации, — хирург не смотрит на меня, обводит взглядом кабинет. — Мне помогли. И как бы это глупо ни звучало, за мной долг. Поэтому я хочу помочь тебе.

Вздёргиваю бровь, глядя на него. В груди появляется противное тянущее чувство.

— Ты не можешь, — у меня вырывается совсем не то, что я собирался произнести, но мне нужно хоть кому-то сказать. — И никто не может.

— Разумеется, — хмыкает Добрынин. — Потому что можешь только ты сам. Ты серьёзно хочешь сдаться? Прекращай страдать хернёй, Богатырёв, возьми себя в руки и сделай уже хоть что-нибудь!

— Она мне не доверяет, — мне тошно от того, что я говорю.

— Она тебя любит! — убеждённо говорит он. — Так стань достойным её доверия!

Мы молчим какое-то время. Но я вдруг ощущаю, что руки и ноги у меня начинает покалывать — как бывает, когда тело сначала затекает, а потом приходит в нормальное состояние. И теперь… теперь я словно проснулся. И собираюсь действовать.

— Никогда не думал, что скажу это, но… спасибо.

— Ты меня всё равно бесишь, — хмыкает Добрынин.

— Это взаимно, — я криво улыбаюсь.

— Но, на удивление, уже значительно меньше, чем раньше.

— Аналогично, — пожимаю плечами.

— Кошмар, — резюмирует Никита. — До чего мы докатились!

— Придётся как-то с этим жить, — фыркаю, не сдержавшись, и он закатывает глаза в ответ.

— Она приедет к нам завтра, — Добрынин встаёт с места. — У тебя есть ещё… — оттягивает рукав, — …двадцать два часа.

И улыбается. Причём так, что я чувствую себя пациентом, которому врач не оставил ни малейшего выбора — остаётся только принимать лекарство, которое он назначил. Вот же… паразит!

Качаю головой, усмехаюсь и, встав, протягиваю ему руку для рукопожатия. Никита встряхивает мою кисть и выходит.

Ну что ж. Он прав. У меня есть двадцать два часа. Смотрю на разросшийся, явно довольный жизнью фикус, а потом взгляд сползает на книгу, лежащую рядом. В голове рождается смутная идея.

Алина стоит того, чтобы пытаться, и пытаться, и пытаться — и пять, и десять раз, если понадобится. Я не представляю своей жизни без неё. Поэтому сделаю всё, что могу. Хватаю книгу, пиджак и быстро выхожу из кабинета. Мне нужно кое-куда заехать.

На следующий день приезжаю к дому Добрыниных и пишу Никите сообщение. Ответ приходит тут же: «Заходи». Сердце колотится где-то в горле. Не помню ни одного раза в своей жизни, чтобы меня так трясло.

Всё отодвигается на задний план, как только я вижу Алину. Моя малышка задумчиво сидит в тени деревьев, а затем… затем встречается со мной взглядом. Я не могу понять, рада она видеть меня или рассержена, в голове пустота. Только вбираю взглядом эту картину, стремясь запомнить каждую деталь, — солнечные лучи, просвечивающие сквозь листву, замершая фигура девушки… Любимой. Единственной.

— Вам никто не помешает, — слышу тихий голос и понимаю, что это Никита.

Киваю с благодарностью, но не отвожу взгляда от Алины. Шаг, другой…

Алина

Он встаёт передо мной, смотрит в глаза. А затем опускается на колени у моих ног.

— Полкан…

У меня перехватывает дыхание. Надо бы что-то сказать, но я не знаю, что.

— Нет, подожди, — мужчина осторожно прикасается указательным пальцем к моим губам, и я чувствую его дрожь.

А потом он, сделав глубокий вдох, произносит:

— «Предвижу всё: вас оскорбит печальной тайны объясненье…»

Рот у меня, наверное, превращается в идеальную букву О. Он что, действительно собирается…

Да, действительно.

— «Чужой для всех, ничем не связан, я думал: вольность и покой замена счастью. Боже мой! Как я ошибся, как наказан!»

У меня на глазах вскипают слёзы, его лицо расплывается. Как ему только в голову такое пришло…

— «Я знаю: век уж мой измерен; но чтоб продлилась жизнь моя, я утром должен быть уверен, что с вами днём увижусь я…»

— Хватит, — шепчу сквозь всхлипы, которые уже не в состоянии удержать. — Хватит!

Подаюсь вперёд, обвиваю руками его шею, прижимаюсь солёными от слёз губами к его губам. Он обнимает меня в ответ, целует, отчаянно, жадно, но быстро отпускает. Я утыкаюсь лбом ему в щёку.

— Вообще я… выучил всё до конца, — слышу негромкое и смеюсь сквозь слёзы.

— Верю, — отстраняюсь, поднимаю на него глаза.

— Прости меня, — Полкан говорит быстро, словно боится не успеть. — Я не знаю, как доказать тебе. Но ведь ты… ты всегда понимала меня с полуслова, правда? — он осторожно протягивает руку, касается моей щеки. — Ты единственная женщина в моей жизни, которой я смогу довериться. Я постараюсь доверять, что бы ни случилось. И не предам твоего доверия. Обещаю.

— Я принимаю твоё обещание, — улыбаюсь ему, — и твои извинения тоже.

— Тогда, может быть, ты примешь и моё предложение?

Он вытаскивает из кармана коробочку, открывает и достаёт оттуда кольцо, на которое я смотрю круглыми глазами.

— Прочитать стихи, встать на колени и попросить прощения — это, конечно, замечательно и романтично, но… недостаточно. Я люблю тебя. Я доверяю тебе! И я прошу тебя, выходи за меня замуж?

Поднимаю на него ошарашенный взгляд, облизываю пересохшие губы, и он нервно сглатывает.

— Ты станешь моей женой? — спрашивает ещё раз.

Ну что ты тормозишь, Алина, думаю про себя. Он ведь единственный, тот самый, ты любишь его всю свою жизнь, а он любит тебя! Ну уйми уже свою врождённую вредность!

— Полкан, — начинаю серьёзно, и мужчина так бледнеет, что мне на секунду становится за него страшно, поэтому торопливо говорю: — Ты, конечно, серьёзно накосячил. Но ты уверен, что заслуживаешь такого сурового наказания, как женитьба на мне?

— Ч-что?

Похоже, он ни слова не понял.

— Полагаешь, тебя нужно наказать такой женой, как я? — формулирую предложение попроще.

— Наказать? — он неуверенно