Все говорящие - Сергей А. Филимонов Страница 36

Марону сразу вспомнилась книга, читанная прошлым летом в Румпате. Он нимало не сомневался, что идет сейчас по той же самой дороге, по которой некогда шел Скогул, неизвестно почему считая, что она ведет в город. И так же, как и Скогула, эта дорога должна была привести Марона к дому Роллона Серой Тени. Там, очевидно, и ждала его Рэн.

«Вот только от дома, скорее всего, остались одни развалины, — подумал он. — Неудивительно, что его с Тойского перевала никто и никогда не видел».

Тропинка внезапно ушла круто вниз, и не ожидавший этого по темному времени суток Марон оступился, упал и съехал на спине. Немного — на шесть стоп, не больше. Но в эти мгновения он с ужасом думал, что вот-вот окажется в Гхойском ущелье… И лишь когда его ноги снова коснулись замли, он вспомнил: Скогул тоже один раз упал.

«И тоже в этом самом месте, — подумал Марон. — Будь у него хоть чуточку побольше ума, он бы понял, что дорога не та. Хотя бы потому, что она явно не проезжая. Да и Звездный Пик ни с чем спутать невозможно, вон он как светится».

И действительно, снежная вершина Эль-Ната, острая, как лезвие кинжала, сияла холодным голубоватым светом на фоне черного неба, усыпанного яркими мерцающими звездами.

Они еще не начали гаснуть, а правая грань пика, та, что была обращена к Железным Пескам, уже слегка отливала розовым. Потом — алым, еще чуть позже — пронзительно-оранжевым. А Марон все шел и шел вслед за волком, пока весь восток не охватило малиновое пламя.

Огонек, звавший странника к себе всю эту ночь, погас, растворившись в свете наступающего дня. Но он был где-то совсем рядом — в этом усомниться было невозможно. И вдруг неожиданный порыв северного ветра донес из-за недалекой скалы громкие ругательства. Судя по голосу, бранился мужчина:

— Ты! Глиста поганая! Тебя Неназываемый голой задницей из краденого яйца высиживал!

Засим последовали такие фразы, что, будь они обращены к нему, Марон тут же вызвал бы сквернослова на дуэль. Но, судя по некоторым подробностям, костерили все-таки Великого Червя.

За поворотом открылась небольшая — примерно пятнадцать сажен на пятнадцать — площадка, круто обрывающаяся в ущелье. На самом краю стоял эльна в длинной светлой рубахе и, глядя вниз, выкрикивал обидные ругательства.

А чуть в стороне светился единственным окошком небольшой каменный дом, неотличимый по цвету от окрестных скал. И на пороге, нимало не смущаясь тем, что ей поневоле приходится слушать, сидела Рэн.

— Привет, Марон! — крикнула она так, словно они расстались только вчера.

— Привет, Рэн! — кивнул тот. — Кто это тут в сквернословии упражняется? Да еще на людском языке.

— А на эльнарине он ругаться как следует не может, в нем бранных слов практически нет, — отозвалась Рэн.

Сквернослов между тем смолк и повернулся к Марону. Правая половина его лица была обезображена грубыми шрамами от давнего страшного ожога, только чудом не затронувшего яростно полыхающие синие глаза.

— Роллон Серая Тень, — представила его Рэн. — Родной брат моего отца, да пребудет он в мире. А это Марон из Крихены. Мой муж.

— Что? Так ты еще и за смертного замуж вышла? — Роллон, похоже, еще не успел остыть. — Эльнар тебе не хватало, что ли? Чем тебе Аларон был плох? Или Тырнат?

Марону очень хотелось высказать по этому поводу несколько слов, но он сдержался.

— Ты не понял, — спокойно возразила Рэн. — Мы с ним поженились на Аладонге. По эльнарскому обряду. Так что ты можешь возмущаться сколько угодно, но это все, что ты можешь сделать. А что касается Аларона, то он у нас был свидетелем. Он и еще Равини. И оба признали Предназначение.

— Предназначение?! — выкрикнул Роллон. — Да ты… да вы хотя бы понимаете, что…

— Понимаю, — спокойно ответила Рэн. — Именно для этого я и попросила его прийти сюда.

— Да в чем дело-то? — спросил Марон.

— Вон там внизу — логово Великого Червя, — ответила Рэн. — Его не видел никто и никогда. А кто видел — те по большей части потом уже ничего не рассказывали. Насколько я знаю, уйти живым и в своем уме удалось только Аларону. И то лишь потому, что он смотрел не отсюда, а с Дозорной Башни. Так вот, Аларон мне рассказывал, что, когда он увидел Червя, в его уме прозвучала странная фраза. Вот она: «Не суждено сей твари быть истребленной никем из говорящих — ни человеком, ни эльною — но лишь Двое, соединенные узами Предназначения, смогут очистить от него мир». А потом, буквально на днях, Роллон рассказал мне одну легенду…

…В начале его жизни было Слово. И Слово было к тому, чье имя неназываемо, ибо произносить его есть богохульство.

«Как хорошо!» — подумал он, впервые увидев небо и солнце.

— А что такое «хорошо»? В этом мире вообще есть что-то хорошее?

Он был еще совсем маленький и не понимал, что такая фраза может быть рождена только раздраженным умом, объятым воистину сатанинской гордыней. Или пронзительно ясным чувством сострадания ко всему живому.

А тот, другой, день за днем, все нагляднее и нагляднее демонстрировал ему, что мыслям, по подлости своей равным убийству спящего, нет ни предела, ни окончательного слова.

— Ты своими жалкими мозгишками работать должен, — говорил он. — Видел, как собака работает своим поганым хвостом для хозяина?

Змееныш старался изо всех сил, но Неназываемый по-прежнему оставался недоволен.

— А почему не мяукаешь? — говорил он.

Или еще хуже:

— А почему не по-ослиному?

Смешно? Да нет… Как и все говорящие, Великий Червь родился с огромной любовью к миру, жизни… и к Хозяину, как он его называл.

Чувство это — безусловное и глубокое. Его невозможно вытравить. Но можно отвергнуть и осмеять. И тогда…

Тогда любовь находит свой исход в ненависти. Бешеной и непримиримой. Это уже не смешно, но еще не очень страшно.

А потом исчезает и ненависть. Последней. И тогда не остается вообще ничего, кроме пустой движущейся оболочки, способной на все. Да-да, на все. Ибо как, каким образом можно что-либо запретить тому, для кого ничто не ценно и ничто ничего не значит? Он просто перешагнет через все, что ему мешает.

И это — правда страшно!

Его пытались убить. Много раз. Он даже не слишком понимал, чего от него, собственно, хотят. Он просто сожрал всех и овладел их душами.

Ему пытались и поклоняться. Бессовестные люди