Артистка - Владимир Моисеевич Гурвич Страница 24

— Именно так и должен поступать нормальный человек.

Я резко обернулась и с изумлением посмотрела на Миркина.

— Я вас не понимаю, Яков Миронович. Объясните ваши слова.

— Постараюсь, только попытайтесь меня понять. Вы стали расти вверх, поэтому все, что остается внизу, начинает отваливаться от вас. Процесс болезненный, но закономерный. Понятно, вам тяжело расставаться со всем тем, чего вы так долго и упорно добивались. Вы же добивались вашего нынешнего положения долго и упорно?

— Да, это потребовало немало сил и заняло много лет.

— Вам сейчас кажется, что вы тонете, а на самом деле, выплываете.

— Выплываю, но куда?

— Поймите, Марта, искусство — это постоянное стремление оторваться от устоявшихся форм. В жизни же все наоборот, человек все время хочет себя закабалить тем, что он уже освоил, чему научился. И если ваша рутинная жизнь способствует этому намерению, то она выполняет отрицательную роль. Но можно ли назвать то, чем вы занимаетесь, в таком случае искусством? Скорее всего, это нечто совсем иное. Только пока мы еще до конца этого не осознали и не дали нового названия.

Я так задумалась, что едва вместо курицы не полоснула ножом себя по пальцу. Вот было бы кровище.

— Если я вас правильно поняла, Яков Миронович, прежние формы искусства перестали меня устраивать, и во мне вдруг стала действовать подсознательная программу по избавлению от них.

— Вы молодец, Марта, вы все прекрасно поняли, — похвалил меня Миркин.

Признаться, мне это было приятно, но не устранило до конца мои сомнения.

— Но почему это произошло? Столько лет меня все устраивало, а тут вдруг перестало. Не понятно. С чего вдруг? — Я снова принялась кромсать бедную, совсем не заслуживающую такой участи курицу.

— Во-первых, вас это никогда не устраивало, только вы этого не осознавали. Или не желали осознавать, гнали эти мысли и чувства от себя. — Миркин замолчал.

— Раз есть, во-первых, значит, есть и во-вторых, — резонно заметила я.

— Разумеется, — подтвердил Миркин. — Для того, чтобы скрытый процесс вдруг открылся, стал определять поведение обязательно должна быть причина. Смею предположить, что ею стал я. Хотя не исключаю, что возможны и другие. Но в любом случае я рад, что у вас все это началось.

Честно говоря, я не до конца разделяла его радость, но вслух не стала говорить.

— Но, что все это значит? Я, как не понимала, так и не понимаю.

— Но что тут непонятного, — даже слегка удивился моей непонятливости мой собеседник или скорее наставник. — Вы в какой-то момент осознали, что все, что делаете, не имеет никакой подлинной ценности. А ведь искусство как раз и предназначено для ее поиска. Иначе, зачем оно.

— Но искусства стало так много, оно кругом вокруг нас, но при этом я не ощущаю, что она что-то ищет. Как бы заработать — это да.

— Согласен, коммерция почти полностью победила искусство. Но дело даже не в этом. Или не только в этом.

— В чем же еще? Вас не смущает, Яков Миронович, что у нас получается встреча бесконечных вопросов и ответов.

— Я этим занимался всю жизнь. Только большинство вопросов задавал я сам себе. И еще — моя жена. Возможно, больше всего я любил ее за то, что она без конца меня о чем-то спрашивала. Это побуждало меня искать все новые ответы. В этом вы похожи на нее. Отвечаю на очередной ваш вопрос. Дело не только в деньгах, гораздо важнее вопрос в людях. Для каких целей они предназначены — высоких или низких? Просто ли они отражают жизнь, плывут по течению или стараются найти в ней ту корневую систему, без которой она не может существовать. Только мало кто это понимает. Вот вас, например, потянуло к корням. А это происходит тогда, когда человек начинает расти.

— Пусть так, но почему именно меня? Чем я отличаюсь от других? Если быть честной никогда не ощущала в себе больших отличий от остальных. Если только в чем-то мелком.

Даже не на белом, а на каком-то желтоватом лице Миркина появилась улыбка.

— Могу лишь сказать, что такова ваша глубинная природа. До сих пор вы жили на поверхностной части своей натуры, а теперь вас потянуло на глубину. А почему именно сейчас — это уже вопрос не ко мне.

— А к кому?

— К Нему, — посмотрел Миркин на вверх. — Почему одних людей вполне удовлетворяет жизнь на поверхности, а других тянет на глубину, есть, возможно, главная загадка мироздания. Но я вдвойне счастлив, что существуют такие личности и то, что с одной из них я сейчас общаюсь.

— Вы преувеличивайте, Яков Миронович, я совсем не такая.

— А откуда вам знать, какая вы. Вы мне возразите словами: «уж себя-то я знаю». А я вам отвечу: именно себя вы знаете хуже всего. И только сейчас стали открываться по немного свою подлинную натуру, что может занять много времени и потребует много сил.

— А если я этого не хочу?

— Насколько я понял из вашего рассказа, у вас нет выбора. Вы сопротивляетесь этому процессу, а он заставляет вас поступать так, как нужно ему. И вы ничего не можете с собой поделать. Вам придется все это пережить, как бы не было тяжело.

Я не стала ему отвечать, что никакого желания это переживать, у меня нет. Вот только будет ли меня кто-то об этом спрашивать?

Перед уходом Миркин вдруг к моему удивлению немного загрустил. У меня даже возникло ощущение, что он не хочет, чтобы я уходила. Но у меня было полно других дел, и дольше оставаться я не могла. Итак, сделала много: сварила суп, попыталась найти ответы на ряд мировоззренческих вопросов. Для одного посещения этого вполне достаточно.

Миркин проводил меня до дверей.

— Знаете, Марта, я хочу вам вручить вторые ключи от входной двери, — сказал он. — Мало ли что может случиться, пусть они будут у вас.

— Но что может случиться, Яков Миронович? — Вопрос, конечно, был глупый, но и произнести его из чувства приличия я не могла.

Он ничего не ответил, а снял ключи с гвоздя и отдал мне.

18

Я сидела на читке пьесы и одновременно на распределение ролей. Никогда еще такого у нас не было, чтобы после выбора пьесы, ее запускают в работу уже через пару дней. Обычно проходит месяц, а то и ни один. Это было