Путь к колодцу - Владимир Афанасьевич Середа Страница 23

— А дай-ка я тебя расцелую за это! — сказал он и звучно засосал мою щеку, изрядно обслюнявив, розовым подвижным своим пятачком. Что при этом происходило с толпой, словами не передать — ураган, тайфун чувств! Когда же восторг пошёл на убыль, он вновь поднял руку, призвав к вниманию, и голосом решительно-жёстким закончил:

— И не волнуйся, порода! Я заверяю вас, — границы наши надёжно закрыты и, клянусь вам, ни какой враг, — он обвёл в раз притихшую толпу угрожающим взглядом: — Ни какой предатель не дерзнёт нарушить её!

Толпа вновь забилась в истерике аплодисментов. «Ох, и ладони у них» — только и подивился я, но его слова о нерушимости границ меня насторожили, вспомнил я двух драчунов с пулемётами.

Потом нам почтительно помогли спуститься с танка вниз. И Породистый, зажав по дружески мою голову у себя подмышкой, энергично потащил меня куда-то.

— Ну, Жека, ты молодец, что пришёл, — говорил он, демонстрируя бодрость и мужество в экспрессивных приветствиях свободной рукой, встречным толпам чертей, которые враз дурели, заходясь в восторженных воплях, завидев его.

— Конечно, мы в курсе всех твоих бед и приложим все усилия… — продолжал он решительно, перестав обращать внимание на толпу: — А Мюнец — гад и предатель! Мы будем судить его и казним! — остановившись внезапно, он заскрипел зубами, замахал кулаком. Я же чувствовал себя у него подмышкой, в высшей степени не удобно, и пока ещё робко крутил головой, пытаясь таким образом освободиться из его дружеских объятий, но как только мне уже почти удавалось достичь свободы, он тут же перехватывал мою голову удобнее, беспрерывно при этом, разглагольствуя, совершенно не обращая внимания на мои попытки вырваться на свободу.

— Мюнец позорит славные ряды породы и всей нечисти болотной! И ответит за это! Перед лицом всех! И нечисть осудит его! Осудит единогласно! — с восторгом размахивая рукой, продолжал он: — Я глубоко верю в её врождённую порядочность! — голос его наполнился восторгом и пафосом: — Эх! Если бы ты знал всё, какие они…! Эх!

Мне только оставалось представлять какие идиотски величественные позы он при этом принимал. То, останавливался, тогда я, падая, буквально зависал на собственной голове, то, ускоряя шаг, дёргал немилосердно меня за голову.

— Какова породища..! Эх! Если бы не враги, если бы не необходимость..!

Подмышкой у него было чертовски жарко и душно, неприятно воняло потом. И я уже, ни на что, не обращая внимания, упёршись ему обоими руками в спину, со всей силы начал выкручивать голову у него из-под руки, но одним энергичным рывком пресёк он мои попытки освободиться и так прижал мою голову локтем, что череп мой буквально затрещал. И всё это у него получалось без отвлечения от высокопарных разглагольствований, как будто и не чувствовал он моей отчаянной борьбы.

— Да, есть у нас ещё отдельные недостатки, но мужественно преодолеваем мы их… — тут он спохватился, видно почувствовав, что от его рывка я почти потерял сознание, и отпустил меня.

— Ты прости, Жека, всё заботы, думы… — поддерживая меня под локоть, он на мгновенье поник устало головой, но тут же вновь резко её вскинул: — Даже при встрече с долгожданным другом, не могу забыть о сокровенном… О будущности…

Толпа чертей вокруг нас тоненько повизгивала, не спуская с него угодливых глаз, не смея выразить свой восторг, без его команды, громче.

Оглянувшись, я заметил, что идём мы уже сквозь выстроенную неровными рядами боевую технику: шеренги тяжёлых танков, теряясь вдали, чередовались с шеренгами приземистых пятнистых тягачей с пушками на прицепе, грузовики с различной амуницией следовали за бронетранспортёрами, амфибии и разнообразные самолёты тянулись бесконечными рядами, теряясь за горизонтом. Глаз не успевал рассмотреть всего разнообразия техники, различия между нею, а количество её превышало всякое воображение, и, чем дальше мы шли, тем меньше интервалы становились между рядами, и всё уже промежутки, через которые уже приходилось протискиваться по одному. И вот ряды совершенно сомкнулись, танки и тягачи, самолёты и броневики всё это уже взгромоздилось друг на друга, и идти пришлось, пользуясь узкими проходами среди завалов техники, пролазить под угрожающе нависшим танком, подныривать под искореженным крылом многомоторного бомбардировщика.

А вскоре подошли мы к сплошному валу, состоящему из наваленной в несколько десятков слоёв боевой техники. Поражающее воображение сооружение это топорщилось стволами пушек, автомобильными раздавленными кузовами… Чего только не лежало, раздавленное, вмятое одно в другое… Свисали ленты разорванных гусениц, клочья колючей проволоки…

Массируя затёкшую шею, я рассматривал нелепо-грозное это сооружение, двух одетых в невообразимо грязное рваньё часовых, застывших в карауле у завешенного лентами танковых гусениц входа в эту пародию на пирамиду, наваленную из оружия.

Породистый, поигрывая мускулами на волосатой руке, отклонил одну из свисающих танковых гусениц, закрывающих вход, пропуская меня в сумрачное гулкое помещение, в которое зашли только мы вдвоём. Здесь он, усевшись на помост из снарядных ящиков, обратился ко мне, угодливо улыбаясь:

— Ну и молодец ты, Жека, Не ожидал от тебя, старик, такой прыти. — он угодливо захихикал: — Здорово ты их — от лица и по поручению… Одобряю! Ты, того… Прости, что я тебя там того, малость… — он красноречиво ткнул кулакам, подмигивая и кривляясь.

— Да чего уж там… — буркнул я, решив не вникать в детали. Он снисходительно покровительственно похлопал меня по спине:

— Уважаю… Уважаю…

Ошарашенный переменами, осматривал я огромное помещение, вероятно, своеобразную пещеру, в этой пирамиде оружия и боевой техники, смотрел на мрачные груды оружия и боеприпасов, нагромождённых у стен.

— А что это за враги, о которых вы говорили? — кивнул я, ни чего не понимая, на оружие подбородком. Он загоготал весело, повалившись спиной на помост и дрыгая голыми волосатыми ногами в воздухе:

— Какие там враги, ты ж сам понимаешь! Это ж что бы породу заводить! Ей без этого нельзя. А мы-то знаем толк в жизни. Как надо красиво жить!

Заговорчески подмигнув мне, он трижды звонко хлопнул в ладоши, принявшись принимать одну из своих величественных поз. Но кроме эха, ответа на его хлопки не последовало, он долго напряжённо прислушивался, потом повторил хлопки, но и на этот раз ни кто не отозвался. Тогда он начал хлопать особенно, не считая количества хлопков снова и снова. Но когда и на это ни какой реакции не последовало, он заорал капризно:

— Эй, Козочка