Джошуа - Микита Франко Страница 2

Не знаю, есть ли в сеансах с Алией какой-то толк для меня. Я пришел сюда, чтобы решить проблему с рассеянностью — думал, что у меня этот, как его… Синдром дефицита внимания? Может быть. Думал на него. Но в итоге мы, в основном, говорим о моём детстве. Влад смеется над этим: «А что ты хотел от психоанализа?». Боже, да я просто не знал, чем одно отличается от другого!

Но детство — единственное, что я помню хорошо. Образы прошлого ярки и насыщенны событиями. Совсем не так, как в настоящем.

— Может, это и есть взросление, — говорю, потрясывая ногами на подлокотнике. Руки у меня сложены на груди, и я чувствую себя пациентом на приеме у Фрейда. — Раньше всё было как будто бы даже… другого цвета. Взрослость делает жизнь скучной.

— Вы бы назвали своё детство весёлой порой? — спрашивает Алия.

Хмурюсь, пытаясь вспомнить. Дергаю плечом.

— Не то чтобы веселой, — вздыхаю. — Всякое бывало. Например, я ходил на дзюдо несколько лет. Терпеть это не мог.

— Почему же ходили?

— Родители отдали. Они хотели, чтобы у меня появились «нормальные друзья», — показываю кавычки в воздухе, с усмешкой вспоминая, как говорил об этом отец.

— В детстве у вас не было друзей?

— Вообще-то был один, — отвечаю. — Джошуа. Но родителям он не нравился.

Когда я рассказываю про Джошуа, все в первую очередь спрашивают, почему его так зовут. Кажется, и я так спросил, когда увидел впервые — вроде мне было пять или шесть лет. Джошуа сказал, что переехал в Россию из Израиля.

Я кое-что знал про Израиль, благодаря библейским рассказам бабули. Знаете, она была немного… фанатичной. Рассказывала мне истории из Библии вместо сказок: про потоп, про нашествие лягушек, про убийства несогласных. Честно скажу, так себе истории для ребёнка. Моей любимой частью была та, где появляется Иисус и начинает решать все проблемы — мне до сих пор она нравится больше других.

Я тогда спросил у него, еврей ли он «как из Библии». Джошуа сказал: «Нет». Его родословная осталась для меня загадкой. Но чем больше загадочности, тем интересней. Думаю, мне до сих пор нравится о нём вспоминать не столько из-за нашей дружбы, сколько от того, что он всегда был… не такой как все, понимаете? Были дети как дети, обыкновенные, а был… Джошуа. У него глаза светились ярко-голубым как две планеты. У Влада тоже голубые глаза, меня с тех пор такое цепляет в людях.

— Мы с Джошуа познакомились в гостях, — продолжаю я. — Были какие-то тоскливые посиделки на несколько семей: взрослые, дети… Куча народу, в общем. И среди детей был Джошуа.

А еще двойняшки Саша и Женя — дети хозяев званого ужина. Они были разнополыми, но я уже не помню, кто из них мальчик, а кто — девочка. Да это и неважно. Важно, что у них было два ведра конструктора, домик для кукол и стеллаж с мягкими игрушками. А у меня… Нет, у меня были игрушки, врать не буду. Но всегда не то, о чём я просил.

— «Зачем тебе эта пожарная машина? — имитировал я истеричные интонации своей матери. — Она будет занимать много места. Давай я лучше куплю тебе складного робота!». Или: «Плюшевый слон? Ты хочешь себе этого слона? С ума сошёл, такой пылесборник!»

Поэтому у меня были роботы, машинки, солдатики и прочее барахло — совсем не то, о чём я просил.

А вот у Саши и Жени была черепашка на заводном механизме — мечта моего пятилетнего детства. Мама не покупала ничего подобного: её раздражал треск.

Весь день мы с Джошуа играли с этой черепахой, а потом он предложил её стащить. Я сказал, что это плохо, он сказал: «Они даже не заметят». Но я всегда был такой… да такой же, как сейчас. Мне до сих пор сложно что-то нарушить. Перейти дорогу в неположенном месте? Скачать фильм? Нагрубить кому-то? Нет, это не про меня. Я… не знаю, другие говорят, воспитанный, а я думаю, что, наверное, бесхарактерный. Я и в пять лет таким был.

Поэтому сказал, что черепаху брать не буду. А Джошуа взял. Положил в карман, как будто это его собственность.

А потом, когда мы с родителями собирались домой, пропажу обнаружили, и кто-то из детей — то ли Саша, то ли Женя — поднял крик. Как сейчас помню: стою на одном колене, обуваюсь в прихожей, над головой мама шипит: «Давай быстрее, до сих пор не научился шнурки завязывать?!», а в этот момент из детской выбегает девчонка и со слезами кричит про пропавшую черепаху. Мол, ах, какой кошмар, всегда стояла на полке, а теперь нет, как же мне теперь жить!.. Такой вот накал драматизма.

Я давай быстрее зашнуровывать кеды — от волнения чуть пальцы не связал. Потом выпрямился, посмотрел на Джошуа — он стоял, привалившись к косяку детской комнаты, и на его лицо было такое… такое вселенское спокойствие. Как будто ничего не происходит. И от того, что он был отстранён, я почувствовал себя единственным преступником, тем, кому придется за всё ответить.

Так и получилось.

Взрослые искали черепаху в комнате и, конечно же, не нашли. А мама посмотрела мне в глаза и сказала, будто бы обращалась к кому-то другому:

«Это, наверное, он взял. Я его знаю, у него замашки уголовные, — потом посмотрела на отца, и уже закричала на него: — Потому что ты им не занимаешься!»

Всё это при посторонних, которые неловко мялись за нашими спинами. Было так стыдно. Я не понимал, почему мама говорит такое, но она вообще… Её часто заносило.

Сев передо мной на корточки, она принялась хлопать по карманам на моих джинсах — и — я до сих пор в шоке, когда это рассказываю, — обнаружила там черепашку. Вылупившись, я смотрел то на игрушку, то на Джошуа, и даже не знал, что сказать.

— Он меня подставил. Так ведь, получается? — я смотрю на Алию, дожидаясь, когда она полувопросительно кивнет (что-то вроде: ну, наверное), и только потом продолжаю.

Мама положила игрушку рядом, на тумбочку, с такой силой, что черепашка чуть не хрустнула, и отвесила мне подзатыльник. Закричала: «Какая же ты дрянь!». Папа, тётя Вера, её муж и их дети, стояли у порога детской и смотрели на эту расправу, не вмешиваясь.

Я принялся лепетать, мол,