Ведьмы - Екатерина Валерьевна Шитова Страница 17

– Ангелина, девочка моя, – шептала мне на ухо Авдотья, щекоча мои щеки седыми волосами, выбившимися из пучка на затылке, – спи крепко, расти, набирайся сил! Ты нужна мне, девочка… Ты очень нужна мне.

Шепот ее был тихим, словно шелест листвы за окнами нашей темной, холодной комнаты, где на пятнадцати узких кроватях спали такие же, как я, бритоголовые девочки. Боясь пошевелиться и разбудить кого-нибудь из них, я молчала и сжимала ее морщинистую руку с узловатыми пальцами. Мне ни с кем не хотелось делиться ее вниманием.

Слова Авдотьи были высшим счастьем для меня. Никому в мире не нужная, брошенная собственной матерью вскоре после рождения, я была дорога этой доброй, мягкосердечной старушке. Эти мысли давали мне силы жить, несмотря ни на что. Как слабенький цветок оживает от солнечного света и теплого дождя, так и человек оживает от любви и доброты.

Когда Авдотья уходила на ночь в свою комнатушку, на меня накатывала нестерпимая тоска. Я забиралась под одеяло и горько плакала. Мне не хотелось разлучаться с ней даже на минуту. В то время для меня, еще совсем маленькой, она была всем. И сама Авдотья прекрасно это знала.

Однажды я все-таки не выдержала. Несмотря на наказание, которое грозило мне за этот проступок, я выбралась из-под одеяла посреди ночи, на цыпочках прошла мимо спящих девочек и покинула спальню. Дрожа всем телом от холода, я шла по узкому коридору между каменных стен в противоположный конец приюта – туда, где находилась комнатушка Авдотьи.

Дойдя до заветной двери, я не стала стучать, открыла деревянную дверь и, словно маленькое привидение, проскользнула внутрь. На столе у окна горела лампада и стояла чашка с недопитым чаем, светлые занавески на маленьком окошке были плотно задернуты. Рядом со столом стояла узкая кровать, на которой спала Авдотья. Седые волосы ее раскинулись по подушке, а руки лежали вдоль туловища.

Мне не хотелось будить ее, и я молча осматривалась вокруг. На стене возле кровати висело несколько иконок, а противоположную стену украшал вязаный ковер. У меня заледенели ноги, и я прошла дальше, ступив на круглый серый ковер, лежащий посреди комнаты.

Присев на край стула, я вдруг представила, что живу здесь вместе с Авдотьей. Мне стало тепло от этих мыслей, хотелось лечь с ней рядом, крепко обнять ее и назвать мамой. Несколько минут я сидела так, мечтая и фантазируя. И вдруг до моих ушей донесся протяжный, глухой стон. Он шел откуда-то из-за стены, занавешенной ковром, и был такой жуткий, что я похолодела от ужаса. Так могло стонать животное, огромный дикий зверь.

Я встала со своего места. От резкого движения стул упал, глухо стукнувшись о деревянный пол. Авдотья проснулась от шума, соскочила с кровати и схватила палку, лежащую на полу, но, увидев перед собой меня, она выронила палку, прижала руку к груди и воскликнула:

– Ангелина! Ты напугала меня, девочка! Что ты здесь делаешь?

Я, бледная и напуганная, показывала пальцем в сторону противоположной стены.

– Авдотья, там… Там… – мой голос дрожал от страха, – Там кто-то есть. Я слышала стоны.

Авдотья подняла стул, поставила его на место, потом подошла ко мне и обняла за плечи.

– Наверное тебе показалось, девочка моя. Послушай… – она замерла и несколько мгновений в комнате царила мертвая тишина, – Все вокруг тихо, все спят. Возможно, в соседней комнате не может уснуть хромоногий Иннокентий, вот и лежит, стонет.

Я беспокойно оглядывалась. На стоны Иннокентия звук вовсе не был похож. Из углов комнаты ко мне тянулась зловещая темнота, огонек лампадки дрожал, и тени на стенах принимали самые разные, причудливые, пугающие формы. Авдотья гладила меня по коротко стриженым волосам, ее тихий голос и едва уловимый аромат лаванды, исходивший от нее, успокаивали меня.

– Садись-ка за стол, я напою тебя чаем, и ты сразу успокоишься, – сказала она, подошла к шкафчику, висящему на стене и достала оттуда еще одну чашку.

Я пила ароматный чай с сухарями и невольно прислушивалась к звукам за стеной. Один раз мне показалось, что я услышала какое-то шуршание, но как раз в эту минуту Авдотья подошла ко мне, чтобы подложить в блюдце сухарей, и, возможно, это был всего лишь шелест длинного подола ее ночной рубашки.

Когда Авдотья проводила меня до спальни, я точно так же, на цыпочках, прошла к своей кровати и забралась под одеяло. Перед тем, как уснуть, я подумала о том, что соседняя комната, в которой жили сироты-инвалиды, была расположена за другой стеной, а звук шел именно от той стены, на которой висел ковер. Я не могла ошибиться в этом.

Но Авдотье виднее. Раз она говорит, что все это мне показалось, значит, так и есть. Как я могла усомниться в ее словах? Всему виной мое богатое воображение. Подумав так, я уснула.

***

После того случая я долгое время не заходила в комнату Авдотьи. Она сказала мне, что если я буду часто приходить к ней, это точно не понравится настоятельнице. Я не могла ослушаться, мне не хотелось, чтобы у нее были проблемы из-за меня. Но каждый вечер я по-прежнему не спала, ждала, когда Авдотья, управившись с делами, подойдет к моей кровати, погладит меня по голове и скажет, что я нужна ей…

Когда я смирилась с тем, что нам с Авдотьей никогда не жить вместе в ее комнате, неожиданно случилось то, что открыло мне двери туда на целых два месяца. Я заболела коклюшем.

Чтобы не заразить других детей, меня решено было изолировать. Авдотья слезно выпросила у настоятельницы не уносить меня в отдельное подсобное помещение, где было еще холоднее, чем в самом приюте. Она попросила разместить меня в ее спальне, обещая ухаживать за мной и не отходить от моей постели.

Я болела тяжело, мое состояние ухудшалось день ото дня. Мне было то холодно, то жарко, дыхание мое было затруднено, и я то и дело ловила воздух ртом. А потом у меня началась горячка, и я на какое-то время впала в забытье.

Те дни практически не отложились в моей памяти. Я помню лишь отрывки того немногого, что происходило со мной, когда я ненадолго открывала глаза: бесчисленные пузырьки с микстурами, доктора в длинном халате, бледное и уставшее лицо Авдотьи, тени на стенах, нехватка воздух