Кавказская рулетка - Ольга Владимировна Покровская Страница 17

Знаешь, если бы я не забыла своих слез в далеком прошлом, я бы постаралась зарыдать, попросить пощады, немедленно сбежать от надвигающегося кошмара, на который сама себя обрекла. Однако ничего этого я не сделала. Повинуясь колдовской воле этого человека, я легла на кровать, мулла прикрыл мое лицо зеленой простыней, открыл книгу и стал читать.

Я слышала, как на улице хлынул ливень. Тяжелые капли, вперемешку с градинами, влетали в приоткрытое окно и глухо стучали о паркет. Раскаты грома рвались в воздухе, бились о стены, терзая нервы и подавляя остатки воли.

Проклятый мулла произносил святые суры, не прерываясь, его голос то возносился, то падал вниз, и тогда мне казалось, что я слышу хрип, предсмертный хрип дикого раненного животного. Этот голос мучил меня, не давал сосредоточиться на своих мыслях, доказать самой себе, что я принимаю участие в дьявольском фарсе, из которого смогу сбежать, стоит мне только захотеть.

Со мной творилось нечто, я уже готова была поверить, что передо мной настоящий маг, черный маг, отдавший душу Сатане. Может быть это сам Шайтан позволил ему пленять сердца и души паствы? Может, это его чуяла в нем Фатьма, ему расточала свои темные от желания улыбки, и от слияния с ним исходила такой блаженной истомой?

Я не знала, что сейчас произойдет со мной, и богатая фантазия рисовала мне самые страшные картины. Я уже видела себя такой же, как Фатьма, закутанной в черные тряпки, преданно глядящей в глаза единственному повелителю, вокруг которого крутилось существование. Я видела себя потерявшей все – разум, душу, самое себя, ставшей податливым воском в руках опасного чудовища, читавшего надо мной древний арабский текст. Мне было физически больно, я ощущала, как мою волю продавливают, подчиняют себе, выкручивают из меня, словно наживую выдирая внутренности. В панике я хотела встать, броситься вон, но подняться уже не могла.

Неожиданно град прекратился, и в комнату потянуло холодом. Теперь мне казалось, что весь воздух вокруг, и само мое тело, мое дыхание – заледенели, и лишь где-то в области сердца зарождалось пламя. Секунды текли, мулла продолжал чтение, а слепящая боль нарастала, приливала мощными волнами, и, в конце концов, поглотила меня целиком. Меня больше не было, весь мир погрузился в огненную лаву страдания. Я горела, руки, ноги, тело существовали отдельно, плавились в адском пламени, но в то же время воздух вокруг был ледяным, сизым и тугим.

Голос муллы становился густым, слишком резким, вездесущим.

От него невозможно было никуда деться, я проклинала его, и если бы мои руки не были бы обездвижены невозможной болью, я бы с радостью вцепилась ему в горло. Черный колдун, чертов суфистский окультист! Я ненавидела его, я ненавидела его в тот момент так, как никого и никогда в жизни. Я чувствовала, как он добивается от меня чего-то… Но чего? Изменить мою сущность, подчинить себе, увести от реальности и бросить впоследствии наедине со своими демонами? Клянусь тебе, ни одно самое кровавое зрелище на свете, ни одно человеческое страдание нельзя было сравнить с тем, что я переживала тогда, лежа в залитой дождем ледяной келье этого мага.

– Субхана ллязи халяка ль-азваджа кулляhа мимма тумбиту ль-арду ва мин анфусиhим ва мимма ля йа'лямун.

Ва йатул ляhум уль-ляйлу насляху минhу ннаhара фа иза hум музлимун.

Ва шшамсу таджри лимустакаррил ляhа. Заликя такдиру ль-'азизи ль-'алим

Вдруг меня словно перебросило в иное измерение, секунды потекли в другом направлении, превращаясь в минуты, а, может быть и часы. Я потеряла счет времени и цеплялась только за его голос. Голос, который странно изменялся в моем сознании, искажался, и вдруг стал звонким, высоким и сильным – женским. Я почувствовала, как мулла наклонился ко мне, моего лица коснулось его сладкое дыхание, и мне вдруг показалось, будто одним своим присутствием, одним дуновением теплого воздуха, он разрывает пелену страдании, окутавшую меня. И все происходящее вдруг обрело для меня странную, небывалую сладость, захотелось, чтобы это длилось вечно. Мир вокруг стал сужаться, пока не превратился в черную точку. Полыхнуло последним ледяным пламенем. Я потеряла сознание.

– Ибрагим! Магомед! Куда вы пропали, пострелята? – кричал голос на языке, который был мне знаком, но которым я точно не владела. Однако, все его странные звукосочетания – то напевные, то рычащие, отчего-то складывались в моей голове в осмысленные слова. – Ибрагим! Беги скорее, ужин готов!

Поначалу я удивилась – откуда взялся в комнате, где не было никого, кроме нас с муллой, этот молодой женский голос. Ко всему прочему, еще и обращавшийся, по всей видимости, к ребенку. На секунду мне подумалось, будто я, наконец-то, доигралась в своих выдуманных человечков, докукловодилась – и вот, тронулась умом, обезумела.

– Ну где же вы? Отзовитесь! Отец уже за столом сидит.

Отчего-то мне вдруг показалось, будто голос этот обращается ко мне. Я с трудом открыла глаза – и тут же зажмурилась от яркого солнца. Как, когда успела рассеяться бушевавшая за окном буря? И как могло столько солнца проникнуть в узенькую форточку кабинета Муллы?

Я огляделась по сторонам и поняла, что не было никакой форточки, никакого кабинета – да и самого муллы уже не было. Прямо надо мной расстилалось высокое, до рези в глазах синее, ясное небо. Вдалеке маячили пики серых каменистых гор, увенчанные снежными шапками. В воздухе свежо пахло травами, солнцем и чистой водой от протекавшего неподалеку, весело скакавшего с камня на камень ручья. Струи его бликовали под солнцем, и кругом рассыпались отливавшие всеми цветами радуги хрустальные капли. А чуть поодаль темнели аккуратные домики горного села… Это как раз из-за забора одного из них доносился женский голос, звавший ребенка.

Я еще не вполне понимала, что произошло. Ясно было одно – мулла загипнотизировал меня, перенес мое сознание в какую-то вайнахскую деревню, расположенную высоко в Кавказских горах.

Я перевела взгляд вниз, на собственные руки, и в эту секунду меня ошпарило таким истошным ужасом, которого я не испытывала еще никогда в жизни. Руки, высовывавшиеся из коротковатых рукавов рубашки, вне всяких сомнений крепились к моему телу, и все же… И все же это были не мои руки – маленькие, измазанные землей, исцарапанные, с обломанными ногтями – они явно принадлежали мальчишке лет восьми, не старше.

Я сдавленно охнула, ощупала одну руку другой, будто проверяя, верно ли все увидели мои глаза. Затем судорожным движением схватилась за голову и ощутила под пальцами жесткие, коротко остриженные кудри. Чувствуя, как по позвоночнику ползет ледяная капля пота, я заглянула в ручей, и отражение, искаженное рябью воды и солнечными бликами, не оставило никаких сомнений – я была вихрастым мальчишкой со вздернутым носом и удивительно живыми, выразительными глазами. Сейчас глаза эти были до краев наполнены страхом.

Я не понимала, что мне делать теперь, как объяснить себе и смириться с тем, что я – женщина за тридцать, волей сумасшедшего колдуна заключена в тело восьмилетнего мальчика. Это противоречило всему, во что я верила, всему, чем до сих пор руководствовалась в жизни. И мне казалось, будто некая сила рвет мое сознание на куски, заставляет поверить в немыслимое.

Первым моим побуждением было вскочить на ноги, броситься бежать, куда глаза глядят, орать, царапать лицо – словно в попытке извлечь из-под этой чужой кожи свою настоящую сущность. Но ничего этого сделать я не успела, потому что меня окликнули.

– Ибрагим! – позвал меня голос, теперь другой, не женский, а скорее детский. И раздавался он совсем рядом. – Ибрагим! Помоги, я… Ноги не чувствую…

Я обернулась. Или теперь мне положено было говорить «обернулся»? Ну да не будем вдаваться в семантику, я обернулась, и увидела мальчишку чуть младше, наверное, брата или приятеля того, в чье тело я попала. Он сидел тут же, на земле у ручья, и испуганно таращился на собственную, вывернутую под неестественным углом щиколотку. По лицу его медленно растекалась зеленоватая бледность, нога же в районе щиколотки наоборот наливалась синюшным цветом.

Я, кажется, начинала понимать, что произошло. Должно быть, мы с этим мальчишкой играли тут, у ручья, скакали по валунам, пускали по искрящейся воде щепки. Верно, поэтому мои вымокшие штаны были закатаны до колен, а на ступнях подсыхала размокшая земля. И буквально несколько