Шизофреник - Andrevictor Страница 12

Именно на границе одного такого «болота» я наткнулся на очередную трещину. Но на этот раз она была иной. Не грубым шрамом, оставленным Плетущим, а чем-то более старым, более… органичным. Она пульсировала тусклым светом, словно жила своей собственной, замедленной жизнью.

— Осторожно, — предупредил Страж, но уже без прежней паники. С большим уважением. — Это не внешнее вмешательство. Это… внутренний рубец. Шрам, который остался после того, как что-то было вырвано с корнем.

— Вырвано? — оживилось Эхо. — Или отрезано? Может, мы сами что-то от себя отрезали? О, это звучит больно и интересно!

Я прикоснулся к трещине, настроив свой новый «орган чувств». Я не искал диссонанс лжи. Я искал… пустоту.

И Архив ответил. Но не образами. Чувством. Глухой, ноющей болью одиночества. Таким всепоглощающим, что от него перехватывало дыхание. Это было не то одиночество, что от потери друга или любимой. Это было экзистенциальное одиночество. Чувство, что ты — не такой, как все. Неправильный. Чужой.

И сквозь эту боль проступило воспоминание. Четкое, ясное, без прикрас.

*Я сижу в своей лаборатории. Поздняя ночь. На столе передо мной — чертежи и прототипы нейроинтерфейса. Того самого, что в итоге привел меня сюда. Но это ранняя версия. Грубая, опасная.*

*На мониторе — данные тестов. Мои данные. Графики показывают аномальную активность. Всплески, не поддающиеся стандартной классификации. Ту самую «системную ошибку», что позже назовут моей «шизофренией».*

*В дверь стучится уборщица — пожилая, добродушная женщина. Она всегда желает мне спокойной ночи. «Засиделись, доктор?»*

*И я… я не оборачиваюсь. Я делаю вид, что не слышу. Я притворяюсь, что погружен в работу. Я чувствую, как ее доброжелательность натыкается на мою стену, и она, смущенно помолчав, уходит.*

*Почему? Почему я это сделал?*

Ответ пришел тут же, вырвавшись из самой глубины шрама.

*Потому что я боялся. Боялся, что если я обернусь, если я увижу в ее глазах обычное, человеческое участие, моя решимость рухнет. Боялся, что это участие заставит меня усомниться в правильности моего пути. Я добровольно надел на себя маску холодного, нелюдимого гения, чтобы меня не трогали. Чтобы никто не мешал мне идти до конца. Чтобы никто не пострадал, если что-то пойдет не так. Или… чтобы мне не пришлось ни перед кем оправдываться, когда это случится.*

Это не было громким, драматичным предательством. Это была тихая, ежедневная подлость. Предательство самого человеческого в себе. Я отгородился от мира, чтобы спокойно работать над машиной, что в итоге меня же и уничтожила.

— Ого, — прошептало Эхо, и в его голосе не было насмешки. — Мы были не просто занудой. Мы были монахом-отшельником от науки. Добровольным. Как пафосно.

— Это была стратегия выживания, — попытался оправдаться Страж, но его голос звучал неуверенно. — Социальные контакты отвлекают. Несут риск…

— Риск чего? — перебил я его, все еще глядя вглубь шрама. — Риска почувствовать себя живым? Риска усомниться? Это не стратегия, Страж. Это трусость. Самая страшная ее разновидность. Трусость перед жизнью.

Я отдернул руку. Боль одиночества отступила, но осадок остался. Горький и тяжелый.

Я всегда думал, что моя трагедия началась с аварии, с предательства Марка, с чего-то громкого. А она началась с этого. С тихого, почти вежливого жеста отторжения. С добровольного заключения в башню из слоновой кости, стены которой я выстроил сам.

И тут до меня дошла страшная ирония. Архив. Это место тотального одиночества, где единственные спутники — голоса в твоей голове. Это не наказание. Это «продолжение». Увековеченное состояние, которое я выбрал для себя сам.

Меня не заточили здесь. Я сам пришел домой.

— Он… он показывает нам не просто грехи, — с трудом выговорил Страж, и в его голосе звучало потрясение. — Он показывает нам «закономерность». Причину и следствие.

— Ага, — безрадостно протянуло Эхо. — Получается, мы не несчастные жертвы. Мы архитекторы собственного ада. Как-то… менее романтично.

Я посмотрел на свою руку, что только что прикоснулась к шраму. Я добровольно изолировал себя от мира. И теперь мое искупление, моя единственная возможность выбраться — сделать прямо противоположное. Не изолироваться. Не выбирать между Эхо и Стражем. А принять их. Интегрировать. Установить связь с самим собой, чтобы разорвать порочный круг одиночества.

Это была не новая цель. Это был новый «смысл» старой цели.

Дойти до Истоков было нужно не для того, чтобы узнать, «кто меня убил». А чтобы понять, «кем я стал» в результате своих собственных выборов. И чтобы решить, кем я хочу быть дальше.

Я выпрямился и отступил от стены. Путь к Истокам внезапно обрел новую, пугающую перспективу. Это был не путь к ответам. Это был путь к себе. К тому самому себе, которого я так старательно от себя отгораживал.

— Пошли, — сказал я своим голосам. И в этот раз они не спорили. Они, как и я, были слишком потрясены открывшейся бездной, чтобы спорить.

Мы шли дальше, и стены Архива больше не казались чужими. Они были слепком моей собственной души. И каждую новую трещину, каждое новое воспоминание я встречал не со страхом, а с горьким пониманием.

Я узнавал себя. И это было страшнее любой встречи с Тенью или Плетущим.

Глава 14. Цена гения

Осознание своего добровольного одиночества висело на мне тяжелым саваном. Каждый шаг по Архиву отныне был не поиском выхода, а паломничеством к памятникам моему собственному страху. Я смотрел на стены, искалеченные трещинами, и видел не вражеские козни, а шрамы от своих собственных, тихих предательств.

Триединый взгляд, этот хрупкий симбиоз со Стражем и Эхо, теперь работал иначе. Он выхватывал из пульсирующей ткани памяти не случайные обрывки, а именно те, что были связаны с этой темой — отчуждения, изоляции, страха перед связью.

И Архив, будто поняв мую готовность, явил мне следующую картину. Не через трещину. Через внезапно возникший, идеально гладкий участок стены, похожий на экран.

*Тот же кабинет. Я чуть старше. Усталый, с горящими глазами. Передо мной — усовершенствованный прототип интерфейса. Он работал. Нестабильно, с риском, но работал. И я знал, что следующая стадия — испытания на человеке.*

*В дверь постучали. Вошел Марк. Не тот, каким я его позже запомнил — преданный друг или холодный предатель. А каким он был — осторожный, умный, преданный своему делу инженер. Он смотрел на мой прототип с восхищением и… страхом.*

*«Ты уверен?» — спросил он. Его голос был мягким, без упрека. «Данные все еще скачут.