Скрябин - Федякин Сергей Романович Страница 75

Все шло к восстановлению самых добрых отношений между учеником и учителем. В порыве восторга Василий Ильич даже пообещал посодействовать тому, чтобы Вера Ивановна дала развод. Но события двигались к неумолимой развязке.

Скрябин выступал с фортепианным концертом, с сольными концертами из фортепианных вещей. Он показал на фортепиано Альтшулеру «Поэму экстаза», от которой тот пришел в неописуемый восторг, сыграл американским музыкантам, опять-таки на фортепиано, Первую и Третью симфонии, вызвав снова волну энтузиазма. Он играет в Нью-Йорке, в Цинциннати, снова в Нью-Йорке. Ежедневно ему приносят статьи о нем, рецензии, полные доброжелательных, но неглубоких отзывов. Он предпочитает играть вещи ранние, лишь немного разбавляя их более поздними сочинениями, из которых самое последнее — вальс ор. 38 — все-таки был сочинен весьма давно. Публика испытывает особый восторг от его ноктюрна для левой руки, который какой-то предприимчивый издатель выпустил невероятным тиражом, собирая легкую прибыль. Чувствуя, насколько мало публика подготовлена к его поздним вещам, он даже рискнул однажды исполнить свой юношеский вальс для левой руки, о котором почти забыл. Американцы неистовствовали от восторга. Но сквозь общий гул аплодисментов он услышал одинокий пронзительный свист. Позже узнал, что свистел кто-то из русских, и больше злополучный детский вальс в программы включать не рискнул.

Татьяна Федоровна уже устала от его писем, от его постоянных вздохов («скучно мне без тебя, моя звездочка, если бы ты знала, как ты мне всегда нужна»), перебиваемых уговорами не торопиться ехать к нему. Он пытался отговорить ее и тяжестью долгого путешествия, и тем, что ей немыслимо будет появиться под его фамилией, поскольку многие музыканты знают Веру Ивановну, а в то же время другие знают Татьяну Федоровну как его жену. И все же главный довод — невероятно дорогая жизнь в Америке: «От такого шага может многое испортиться. Ведь я приехал сюда заработать денежек, чтобы хорошо с тобой пожить после где-нибудь в Европе, где на те же средства можно существовать в 5 раз дольше. А тут мы все пухнем сразу!» Но с каждым доводом «против» звучало и «мне так безумно хочется тебя видеть». И Татьяна Федоровна пускается следом за мужем на далекий континент.

Что это было — сила взаимного чувства, как полагали позже одни? Или сила ревности, как полагали другие? Или нелепое желание Татьяны Федоровны разделить с мужем часть его славы, как полагали третьи? Или — неизбежный роковой шаг, который был нужен самой судьбе для завершения причудливого сюжета?

Встреча их, к неудовольствию Татьяны Федоровны, оказалась тоже весьма фантастической. Скрябин вышел к пристани в назначенный час. Пароход опаздывал. Дабы скоротать время, Александр Николаевич зашел в буфет. От нечего делать заказал себе и спиртного, и закуски. А время шло, и когда пароход прибыл и Татьяна Федоровна, предвкушая радость от встречи после столь долгой разлуки, сошла на берег, Скрябин стоял с цилиндром на затылке, воинственный и явно навеселе.

Василий Ильич, носившийся со Скрябиным и желавший, насколько мог, повлиять на него если не вернуться к Вере, то хотя бы освободиться от Татьяны Федоровны, с которой у них была взаимная неприязнь, узнав о прибытии последней, лишь махнул рукой: «И сюда добралась».

Последними отрадными событиями в Новом Свете были два концерта, данные Альтшулером в Филадельфии и Нью-Йорке. На одном исполнялась Первая симфония без заключительного хора. Во втором — Третья симфония, успех которой превзошел все ожидания. Сам композитор успел выступить в «Клубе любителей музыки» в Чикаго с сольным концертом, в Детройте — исполнить концерт для фортепиано с оркестром.

Что произошло дальше, разобрать почти невозможно. Сабанеев скажет о «странной и нелепой интриге, организованной дирижером Сафоновым», Морозова вспомнит мнение Скрябина: «Вероятно, это Сафонов распространил в Америке слух о том, что Татьяна Федоровна не является его законной женой». Энгель даст еще одну версию события: Сафонову не нравятся более поздние сочинения Скрябина, появление которых на свет он связывал с Татьяной Федоровной, ее приезд оттолкнул учителя от ученика, что сразу было замечено прессой, быстро узнавшей и о семейной драме Скрябина. Наконец, Ольга Ивановна Монигетти — при всей неопределенности ее рассказа о данных событиях, — похоже, склонна была вообще не видеть за Сафоновым никакой «интриги». Выселение Скрябиных из гостиницы — это как бы совсем другая история. А «серьезная размолвка Татьяны Федоровны с Сафоновым» лишь «докончила этот неприятный инцидент и навсегда разлучила Александра Николаевича с его бывшим профессором».

Что случилось в Америке на самом деле, понять почти невозможно. Мнительная Татьяна Федоровна могла приписать злые козни Сафонову и легко убедить в этом Скрябина. Вряд ли Василий Ильич на самом деле хотел «навредить». Скорее — это была неосторожность. Может быть, даже и не «ляпнул» с досады, а просто не захотел видеться с новой женой ученика. И бойкие, разнузданные журналисты, быстро раскопавшие причину их расхождения, подхватили новую сенсацию: сначала — Горький, теперь — Скрябин.

Поспешная телеграмма, отправленная композитором Глазунову с условным телеграфным адресом конторы его «адъютанта» — «франклеро», выдает волнение Скрябина своей отчаянной краткостью: «Ввиду необходимости немедленно покинуть Америку прошу выслать телеграфом 600 рублей франклеро Нью-Йорк. Вышлю 6 сочинений».

В три часа ночи «незаконная чета» узнала через Альтшулера о грозящих утром неприятностях. Скрябины до рассвета упаковывают чемоданы, бегут на пароход. В Париж они прибудут с 30 франками в кармане. Оттуда Скрябин отправит своей тете письмо, где не без иронии опишет одним предложением все свои злоключения: «Я две недели тому назад вернулся с Таней из Америки, куда ездил в погоне за миллионами. Хотя миллионов я и не нажил, но зато!., приобрел!.. новые долги!!!»

Оставалось утешаться тем реальным успехом, который все-таки выпал на его долю в Америке, находить отраду в том, что у него появилось много новых ценителей, и питаться новыми надеждами.

Позже об Америке композитор постарается не вспоминать, с охотой рассказывая лишь отдельные случаи, происшедшие с ним в Новом Свете. Татьяна Федоровна всегда будет питать к Америке откровенную нелюбовь, смешанную с презрением. «Отвратительная, ужасная страна, — пожалуется она Сабанееву. — Вообразите себе по уровню понятий и по интересам какой-нибудь Царевококшайск, только увеличенный в миллион раз и снабженный всеми атрибутами техники и цивилизации… А все-таки тот же Царевококшайск…» Но Скрябин, то ли вспоминая свой успех, пусть скорее шумный, нежели подлинный, то ли просто «по игре своего воображения», об Америке будет говорить иначе. В конце 1907 года еще по свежим впечатлениям в письме к Николаю Федоровичу Финдейзену, издателю «Русской музыкальной газеты», он заметит:

«От Америки я вынес очень хорошее впечатление, по-моему, обыкновенные суждения о ней европейцев часто очень незрелы и односторонни. Американцы далеко не столь сухи и бездарны к искусствам, как о том принято думать».

Сабанеев донес любопытное разъяснение этой неожиданно проснувшейся симпатии у Скрябина.

«— А все-таки Америка имеет большую будущность, — прибавлял он. — Там сейчас очень сильное мистическое движение.

— Ну уж эта твоя Америка, — скептически вставляла Татьяна Федоровна, у нее были особенно неприятные воспоминания об американской «мистике»: из-за нее и Александр Николаевич принужден был покинуть Штаты, — отвратительная прозаическая страна, и никакого у нее будущего нет.

— Нет же, Тася, — ласково оправдывался Александр Николаевич, — ты не понимаешь. Теперь нет, а скоро будет, так должно быть».

И для примера американской «мистичности» он обратился к литературе: «Один такой автор, как Эдгар По, много стоит».

Скрябин действительно назвал имя великого писателя. Но пример его вряд ли можно считать удачным. Из всех американских писателей Эдгар По по духу своему был все-таки самый «неамериканский».