Альманах «Российский колокол». «Новые писатели России». Литературная премия М. Ю. Лермонтова. Выпуск №4 - Альманах Российский колокол Страница 8

В тот злополучный вечер Сергей вернулся в шикарную квартиру и впервые за все время дал полную волю слезам, упав на пол. Летняя ночь разделила с ним горькие минуты одиночества.

Второе рождение

Повесть

Давно это было.

Декабрь тысяча девятьсот девяностый год. Мне девять лет, детдом.

Нас было шесть человек. По воле судьбы или по воле Божьей, кто как понимает, мы были вырваны из теплой, уютной среды. По наставлению невропатологов и озабоченных родственников первого сентября приехали в город Н… в Пензенской области. В школу-интернат, с родителями в первый класс. Лена Нестерова, Мещерякова Олеся и я. Носили на себе клеймо «домашние». Отношение со стороны детдомовцев – Канищевой Алены, Клячкиной Иры и Шабалкиной Анны носило враждебный характер. Их бросили родители по своим каким-то причинам. Самый важный аргумент: «Не смогу воспитать этого ребенка! Я совсем одна! Кто мне поможет?!» Хотя лично у меня до сих пор не укладывается в голове: «КАК МОЖНО БРОСИТЬ НА ПРОИЗВОЛ СУДЬБЫ РЕБЕНКА, КОТОРОГО ТЫ НОСИЛА ПОД СЕРДЦЕМ?!» Простите, мамы! Не понимаю!

Комната, в которой нам довелось жить, была довольно большой и светлой, чем-то похожей на больничную палату. Находилась на первом этаже, в первом отделении. Два огромных окна смотрели в наш яблоневый сад. В ясную погоду на сером пыльном стекле танцевали солнечные блики, а в проливной дождь капли через трещины стекали на подоконник.

Мрачность темно-голубых стен, грязь окон скрывали красивые цветы в горшочках. Маленькие и большие, они стояли по пять-шесть штук. Днем радовали глаз, а ночью под микроскопом детского воображения, превращались в чудовище наподобие Крюгера. Серебряный свет луны предавал некую таинственность ночным обитателям нашей комнаты. Мы, покрытые потом, укрывались одеялом, тряслись от ужаса и страха до тех пор, пока не засыпали.

Напротив окон, отделенные тремя кроватями, размещались ниши (шкафы, сделанные в стене) с правой и с левой стороны. В середине комнаты – входная дверь, покрытая белой краской. Перед ней стол и небольшое зеркало, прибитое к стене. Между коек темно-коричневые тумбочки. Деревянный скрипучий пол с облупившийся краской дополнял не совсем комфортный интерьер казенного дома.

По семейным обстоятельствам меня привезли после первого сентября. Хорошие кровати у стен и посередине комнаты уже были заняты. Пустовала одна кровать у окна, с левой стороны, на нее меня и положили. Ночью холодный ветер проскальзывал в узкие щели, дул мне в спину. Даже неподъемное казенное одеяло не всегда спасало от сквозняков.

Алену привез родной брат, не помню, как его звали. Жила она в Омской области, в селе Быструха. Алена и Ира Клячкина старались держаться с нами на равных: помогали убирать постель первое время, успокаивали, когда от тоски мы плакали день и ночь. Нам, «домашним», по-своему было жаль их. Когда объявляли отбой, мы делились гостинцами с девочками, раздавая их в темноте. В наши окна падал бледный свет луны, рассеивая тьму ночи.

Анька сразу дала понять, кто здесь правит балом! Даже своих она шпыняла из-за дружбы с нами. Могла отлупить, наорать, закрыть в «нише». Весь этот кошмар прекращался в двух случаях: при приходе воспитателей, а еще лучше, когда староста успокаивалась. У нее просыпалась совесть, она просила прощения. Тишина и спокойствие воцарялись в комнате номер семь. Но жить так осталось недолго.

Уходил с Земли еще один день. Ничего особенного в этот день не произошло. Было спокойно и тихо. Наконец-то можно было залезть под одеяло, накрыться с головой и подумать о своем: о приближавшихся новогодних каникулах, о любимой бабушке, о ее вкусных, душистых пирожках, о маме, с которой все-таки виделась иногда. Как стук дятла, голову долбила мысль: «Господи! Зачем я здесь?!» Постель мне служила своеобразным коконом, в котором я пряталась от надоевшей суеты.

– Оль, подай мне тапочки!

Писклявый голос «старшей» прервал нить мыслей. «Да пошла ты!» – ответила ей мысленно. И снова о своем: «Да, мамочка. Неужели такой судьбы ты для меня хотела? Конечно же, нет! Просто привыкла слушать людей в белых халатах». Резкий толчок в бок вернул меня к реальности. Ира Клячкина тихо прошептала:

– Оль, сделай так, как она просит! Не отстанет!

Я молчала.

«Умру, но не подам!» – думала я.

– Клячкина! Ты чего там шепчешь?!

Соседку как ветром сдуло.

– Оля, последний раз тебя прошу! Подай мои любимые тапочки! По-жа-луйс-та!

Сжимая волю в кулак, негромко ответила:

– Подать тебе тапочки?! Любимые?! Я не лакей! Лакеи жили в восемнадцатом веке!

В воздухе повисла гробовая тишина. Тело помимо моей воли сжалось. Староста подлетела к кровати, отбросила одеяло, вцепилась в меня. Это были не руки – это были железные клещи! Я цеплялась, упиралась, но они силой стащили с теплой кровати на ледяной пол.

– Кто позволит ей подняться, ляжет рядом!

В Доме малютки инстинкт самосохранения подсказал Шабалкиной: чтобы выжить, необходимо прогибаться под каждого. Воспитатели доверяли ей детей. Следить за выполнением распорядка дня входило в обязанности старосты. И порядок этот Анька поддерживала исходя из своих принципов. Особенно ее забавляли, так сказать, «домашние» дети. Именно их сирота лепила под себя. Ей нравилось, когда ее боялись. Она ощущала сладкий вкус власти. К ним у нее был иной подход. К быту «домашние детки», как она выражалась, не приученные. Например, во время уборки комнаты могла специально разлить грязную воду. Наливала в таз чистой воды, следила, как мы стираем пыль с подоконников и поливаем цветы. Говоря при этом: «Изнежились под мамином крылышком! Как без мамы-то жить будете? Вы на меня, пожалуйста, дорогие мои, не обижайтесь. Я вас к будущему готовлю!» Мы жили словно под дулом пистолета!

А была ли в ней частичка доброты? Да. Все-таки была. Но не такая доброта, которая свойственна обычным людям. Если играешь по ее правилам, она будет доброй. Могла разделить с нами последний кусочек черствого черного хлеба. Иногда мы голодали. И грызли по ночам сухари, украденные из столовой. Игрок, игравший не по ее правилам, никогда не был для нее своим!

Анька молча вернулась на свою кровать, села и начала качаться вперед-назад на кровати. Привычка, оставшаяся после дома малютки. Всегда спасала ее от нервного срыва. За громкий плач можно было получить подзатыльник. А если будешь реветь во весь голос, ночь в ледяной ванной тебе обеспечена. А качаться, выплескивая весь негатив, можно: за это не били. Староста плакала. Только тишина и собственная тень от луны видели ее слезы – следы от невысказанных слов. Она никогда не показывала