Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск им. Велимира Хлебникова. Выпуск второй - Альманах Российский колокол Страница 40

Скул и бровей плавный скос,

Гармония света и тени,

Когда в бахроме лепестков

Другое откроется зренье.

Когда в переливах палитр,

В линиях сине-зелёных,

Память небесной земли

Станет одушевлённой.

Когда васильковая синь

Хлынет, как паводок вешний,

Искусством слегка искусив,

Врачуя мечтой и надеждой,

Люди шагнут в тесный свод

В зыбкой мерцающей плоти,

Так самодержавный народ

В дворец своей баньки приходит.

Тихо дрожат лепестки,

Холщовая студит рубаха,

Руки пошире раскинь —

И в небо нырнёшь ты без страха.

Взглядов листаешь слои,

Один – в оживлённых хоромах,

Все здесь родные, свои,

Нет у цветов незнакомых.

* * *

К вечеру прибыли в Санталово. Вся деревня сбежалась смотреть. Многолюдный говор тревожил Велимира. Я пригласил молодцов помочь осторожно снять Хлебникова и перенести в баню, где мною было сколочено ложе из 11 поперечных досок и двух продольных, а женщинами приготовлены два матраца. (…)

Утром на вопрос Федосьи, трудно ли ему? – ответил: «Да». Сделал глоток воды и вскоре потерял сознание.

Из записей в дневнике П. Митурича

Глушь, глухомань, жизнь со смертью на грани,

Всё взяли навечно земля да вода,

Истлела давно и разрушилась баня,

Где Хлебников молвил последнее «да».

Знак очищенья, дух дыма и жара,

И веников шелест, и простенький быт,

Здесь умирал Председатель Земшара,

Одиннадцать досок – как Доски Судьбы.

Надрывно Высоцкий всё требовал бани,

То бани по-белому, то почерней,

Но всё растворилось в рассветном тумане —

Ни бани, ни брёвен, ни стен, ни дверей.

Ни даже на карте простого пунктира,

Двинулась споро бурьянная рать,

Словно бы смерть, что брала Велимира,

С собой и деревню спешила забрать.

Словно поблёк карандашный рисунок

Солнца, деревьев, бревенчатых изб,

Словно словами разменянный всуе,

Чтоб колесом рваться под гору, вниз.

Заново учимся: «Аз, буки, веди…»,

Снова в траве ждём почувствовать след,

Негде отмыться, очиститься негде:

Разрушена баня, Санталова нет.

* * *

Ночью прилетала ворона и стучала в окно. Я отогнал её.

Из записей в дневнике П. Митурича

Ты не вейся, чёрный ворон…

Голоса наводят грусть.

Мир вокруг нам только впору.

Ты не вейся…

Я не вьюсь.

Чёрный ворон…

Что пристали,

Обложив со всех сторон?

Над избушкой кружит стая,

Но не воронов – ворон.

Их круги хитрей, ловчее,

Когти их острее бритв,

Они входят сквозь и через,

Глаз огонь в печи горит.

Ты не вейся, чёрный ворон…

Песню сладить нехитро,

Только вновь тяжёлый морок

Клювом долбится в стекло.

Только морс сочится кровью,

Ложка падает из рук,

Подступает по-вороньи

Немота чернильных букв.

Скользкий свёрток со свечами

Ворохнулся, как живой.

Или ты добычу чаешь?

Да не чаю! Я – не твой!

Скупо, буднично, без жеста,

В небе дерзко поблажив,

Смерть к окну летит по-женски,

Но по степи не кружит.

Чёрный ворон, чёрный ворон…

Грусть меня берёт в полон,

Чёрный ворон – он не ворог,

Нам спастись бы от ворон.

* * *

Похоронили Велимира на погосте в Ручьях, в левом углу кладбища, у ограды, параллельно задней стене, между елью и сосной.

Из записей в дневнике П. Митурича

Небогатый выбор твой —

Между елью и сосной.

Ты богатый лишь цитатой,

С непокрытой головой.

Всему миру как товарищ,

Всему миру господин,

Словно точно выбираешь

Место, где уже один.

Словно сон всему виной

Между елью и сосной,

Между светом и темницей,

Тенью, пляшущей на лицах,

Между каплями дождя,

Между камнем и оградой,

Где листка бежит ладья

С муравьиной нашей правдой.

Как тревожен ты, покой,

Между елью и сосной,

Как тревожен, грустен, сложен

Нотных нитей травостой.

Буквы светят из доски,

Светлячками стали, что ли?

И несут берёзы в поле

Тел белёсых туески.

Между елью и сосной,

Между нами и собой,

Между шансом поквитаться

С предосенней кутерьмой,

Между плясками и танцем,

Между углем и золой.

И затихла, как заткнута,

Неприкаянная смута,

И сквозило между меж

Время в выбитую брешь.

Наконец, пришёл домой

Дервиш, странник, витязь, воин,

Ты уснул, как упокоен,

Между елью и сосной…

* * *

уткнувши голову в лохань

я думал: кто умрет прекрасней?

не надо мне цветочных бань…

А. Кручёных

…на экземпляре брошюры «Слово как таковое», хранящемся в Русской национальной библиотеке, фамилии авторов на обложке энергично зачёркнуты от руки – по-видимому, Хлебниковым, так как здесь же, теми же чернилами, столь узнаваемым хлебниковским почерком приписано: «Зачеркнуто. В. Х.».

С. Красицкий

Когда ещё был каждый жив,

То Велимир, рассержен книжкой,

В библиотеку поспешил

С чернильным пузырьком под мышкой.

Он там, считая, что был прав,

Фамилий вычеркнул полоску,

Обложку чёрным измарав,

Он вывел праведно и грозно:

«Зачёркнуто». И приписал «В. Х.».

Ни «Хлебникова», ни «Кручёных»!

Не то что книжка так плоха,

Но слишком уж Кручёных чётко

Там написал про смерть без сил,

Про баню, про цветы, а также

Пророчеств зря наговорил