Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск. Премия имени Н.С. Лескова. 190 лет со дня рождения. Часть 1 - Альманах Российский колокол Страница 33

– Немного разомнёмся, – подмигнул я товарищу. – Уже четыре часа как в пути. Ещё далеко, надо бы «протянуть ноги», в смысле – расправить плечи.

Вышли на живописный берег. Паша жадно закурил.

– Хорошо-то как! – я потянулся.

– Отвал башки, – охотно отозвался дружище, пуская струю дыма вверх.

– И машинка передохнёт, – ласково потрепал я по крыше своего крошечного «Демьяна», – а то притомилась.

– Хм! – заулыбался Паша. – Как ты о ней говоришь интересно – как о живой.

– Ну да, – отозвался я. – Она везёт нас, трудится. И ухода требует, и многое понимает. Знаешь, сколько историй можно вспомнить про то, как машина ласку чует или на зло отвечает? Тьму!

– Ну-ну, – слегка презрительно ухмыльнулся мой друг.

Помолчали.

– Я в детстве, – заговорил Паша, – первую влюблённость пережил лет в десять.

Есть у него манера – задумчиво так, вдруг, ни с того ни с сего начнёт да и выдаст что-нибудь интересное.

Я навострил уши и поддакнул, чтобы приободрить рассказчика.

– Да не шучу. Влюбился. Покой потерял, как говорится. – Он пытливо глянул на меня, оценивая реакцию, и закончил: – Не поверишь, в лошадей влюбился. – Пашка помолчал, улыбаясь чему-то своему, и продолжил: – Не в какую-то конкретную животину, а в образ втрескался.

Собственно, сначала мне гусары на картинке понравились. Потом всякие другие всадники эпохи наполеоновских войн приглянулись. Красивые, яркие. С султанами на киверах, этишкетами, ташками да репейками разными.

Друг снова на меня покосился: понимаю ли, о чём он говорит?

Я серьёзно замотал головой. Дескать: «Всё понятно, султаны – в Турции, репейки – в поле, а ташка – не иначе как Наташка – сокращённая[8].

– Но без лошади все они были бы красавцами только наполовину, – с жаром продолжил рассказ Паша. – И только верхом стоили внимания. Время шло. Скоро симпатия к лошадям стала страстью и получила все атрибуты влюблённости. Это я теперь понимаю. А тогда – просто жил этим. Хотя настоящих лошадей, живых, из плоти и крови, не знал. Видел пару раз издалека, да и только. Но картинки с изображениями собрал все, что попали в поле зрения. И вот рисунки, как портрет любимой, мог разглядывать часами. Я их просто боготворил! Плавная линия шеи, круп, хвост красивый и прекрасная, как причёска девы, грива. Никогда больше мне не испытать такого эстетического наслаждения, пожалуй. Даже настоящая влюблённость – в женщину – кажется всегда чуть менее возвышенной и чистой, чем то, что я когда-то испытал к лошадям. Едем дальше? – неожиданно прервал свой рассказ Паша и кивнул на машину. – Болтать-то я и по дороге могу.

Я не возражал, и через минуту мы вырулили на трассу.

– Ну так и вот, – продолжил рассказчик, когда машина набрала скорость и вписалась в поток. – Лошадьми я бредил. Однажды взял карандаш и стал рисовать, представляешь? Хотя талант живописца меня точно стороной обошёл. Но многократные повторения способны привести к нужному результату. И мои тетрадки, дневник и альбомы заполнились многочисленными изображениями.

Он опять помолчал немного, чему-то улыбаясь, вздохнул и заговорил дальше:

– Я даже сейчас нарисую лошадь одной линией. Но изобразить что-то ещё не смогу, не получалось и тогда. Только кони.

– Так надо было в конноспортивную школу тебя отдавать, – вставил в его монолог словечко и я.

– Это было бы слишком хорошо, – отозвался друг. – Я мечтал о таком. Сесть верхом! Стать всадником! Этого боялся больше всего в жизни и страстно желал… Ну всё как в любви. Однако интеллигентная семья моя далека была от коневодства.

– Ну, на ферму бы шёл работать на каникулах. Пастухом, – сделал я ещё попытку.

– Горожанин. Ни умений, ни опыта. – Паша махнул рукой.

– Что, так и не прокатился никогда?

– Нет, – покачал головой он.

– А сейчас-то? Есть же возможность, так сказать, восстановить справедливость. А? – я незаметно очень заинтересовался детской мечтой друга.

– Сейчас ни за что.

– Почему?

Паша повернулся ко мне вполоборота, скорбно поморщился и начал сосредоточенно:

– Мне хватило одной книжки. Приключенческой. Где автор очень талантливо описал, как на лошадях ездят. – Он нервно дёрнул головой. – Нет, я и раньше книги читал. Но как-то за общим сюжетом процесс езды от меня ускользал. А тут… как водой ледяной окатили. Чтобы лошадь тебя везла – её надо бить! – У Паши немного перекосило лицо, когда он произнёс слово «бить». И, кажется, задрожала верхняя губа. Но он продолжил: – У каждого кавалериста в руке хлыст, плётка или нагайка. Как ты думаешь, зачем? Ну конечно – коня погонять. А это только звучит красиво – «погонять». На самом деле хлестать этой плетью надо или нагайкой. Больно хлестать! А прекрасные рыцари, кавалергарды и гусары ещё славились звоном шпор – красивым и романтичным. От которого слабые и нервные дамочки из корсетов выпрыгивали, едва заслышат. Так вот, слух красоток волновали страшные острые шипы, которыми всадник коня колет, делая ему очень больно, чтобы бежал резвее. И бьёт шпора в самое нежное место – в пах. Ну не зверство ли?! И даже если животное устало так, что пена с губ падает и шатается оно под седоком, его режут острым железом и хлещут плетью, потому что человеку надо куда-то ехать. – Паша в сердцах ударил кулаком по коленке. – Тебе приходилось бить животное в своей жизни, хоть раз?

– Да. Кошку лупил за то, что гадит где ни попадя, – пожал плечами я.

– Вот – гадит. И ты бы её за это – плёткой! Или гвоздём острым! А? – Друг зло блеснул глазами.

– Нет. Что я, живодёр какой? – отмахнулся я.

– Вот. Ты машинку свою жалеешь иной раз. «Устала», – говоришь. А там – живое существо, да такое прекрасное, что глаз не отвести. И его бить или резать железом? Мыслимое ли дело? Это выше моих сил…

Паша замолчал, нервно улыбаясь в окно. Так мы проехали несколько минут.

Потом он вздохнул, снова обернулся ко мне и сказал:

– Какое счастье, что мы теперь не ездим на живых существах, а возят нас бездушные машины. А то мне бы пешком ходить тогда…

Пикассо

Старик задумчиво рассматривал весело болтающий телевизор, витая в облаке медленных и тягучих дум.

О чём?

Да бог знает…

Просто думы – почти ни о чём. Такая, говорят, стариковская доля: воспоминания да ворчание. И редкие радости.

– Смотри, дед! – Шустрой кошкой устроилась на коленях главная дедова радость – внучка.

– Да. Рассказывай. – Рассеялась задумчивость старика. – Что у тебя интересного?

– О, интересное очень. – Внучка восторженно раскрыла на острой коленке