Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск «По следам „Книжной Сибири“» - Альманах Российский колокол Страница 32

Видишь? – стопочкой сложены книги:

Пока шнуруешь ботинки, почитай мне вслух

Любые двенадцать.

Я закрою дверь и замочной скважине прочту стихи.

И замру на полу, поняв: мы так были заняты,

Что не успели заняться любовью.

Сосредоточившись, понимаю:

Успели.

«на кисельном яру шоколадная плитка…»

на кисельном яру шоколадная плитка

и волны голубой молоко

что еще тебе дать государыня-рыбка

ореол тебе нужен какой

вот орел тебе финист пронзенная птаха

синеоко глядящая вверх

где кончается панцирь земной черепахи

и качается вещий олег

вот арахис и финик и пальмовый войлок

твоя пойма по-царски полна

и не будешь добычей дешевых столовок

отдыхающих дома волна

что еще тебе надо какая надсада

фигаро лафонтен фуэте

заберет тебя папа из рыбьего сада

отвоюет сережки вон те

государыня-рыбка оставшийся мальчик

королек уповающий на

что еще тебе надобно отче мой старче

чем тебе неугодна блесна

«Невозможно осмелеть…»

Невозможно осмелеть,

Глядя на предметы горя:

Цвет, лежащий на столе,

Свет, стоящий в коридоре.

Не пытайся перечесть

Все последствия летовья.

Несть числа и света несть,

Только отсвет славословья.

Коридор, привнесший цвет,

Стол, немилый белу свету.

А иного словно нет

От Господня лета.

Горькая буква

Все горевала о птичьих правах,

Все говорила, и вот —

Горькая буква навязла в зубах

И провалилась в живот.

Горькая буква пустилась бежать

По натяжению вен.

Острой главою (почище ножа),

Перелицовкой систем.

Горче и мельче дрожание рук —

Только не вытрясти, нет,

То, что на свет не достанет хирург,

Не выбьет дубинкою мент.

Так что целуй меня, только гляди,

Предупреждаю вперед:

Горькая буква стучится в груди.

Больно по каждому бьет.

«что-то скачет навроде гороха…»

что-то скачет навроде гороха

и бежит будто титры финала

отчего же мне снова так плохо

мне же только что было нормально

чьи-то ноги стоят не мои ли

ну чего же вы как не родные

вроде раньше нормально ходили

а теперь наконец выходные

что вам надо бутылку аптечку

дауншифтинга мессенджа сейла

отчего же я плачу на гречку

будто это она меня съела

«никогда говорю всегда…»

никогда говорю всегда

и последний скажу смеясь

я несу на плече кота

не боится мой кот упасть

кто-то косится срамота

я всегда хоть немного ню

я держу на плече кота

и его я не уроню

котопадов ушли года

и безвременно унеслись

я несу на плече кота

мы носы задираем ввысь

там на небе свои стада

кучерявый пастух пасет

я держу на плече кота

не пойму кто кого несет

«В Пржевальске, в Пржевальске…»

В Пржевальске, в Пржевальске

Буду проживать.

Без пожаров, без пожарищ,

Не переживай.

Будет конь, а может, лошадь

Что-нибудь жевать.

Будет ложе. Будет ложе,

Не переживай.

Не переживай, не нужно,

Больше нипочем.

Наша жизнь такая штука —

Жарко за плечом.

Будет завтрак, позже ужин

С хлебом и борщом.

Никакой не страшен ужас

Нам уже, еще.

Знаешь, как-то очень жалко,

Непостижно мне:

Не осталось Пржевальска

Ни в одной стране.

«Мы с тобой встретимся после чумы…»

Мы с тобой встретимся после чумы,

После неволи войны карантинной.

И я застыну у входа картинно,

Не удержав полотенца чалмы.

…Куртка твоя, раздувая нутро,

Кажется черным большим опахалом,

Под ноги падая – быстро, нахально

(Только собачка лизнула бедро)…

Так эпохально падет на паркет,

Как опадает под ноги эпоха,

Как опускается палочка Коха

На магазинный пакет, —

Куртка падет. Я ее подниму

Завтра – пока наш младенец, спеленат,

Спит, своего появленья не помня,

Не ведая почему.

Игорь Креймер

Святой

Рассказ

Не в настроении я был выслушивать сказки о «трудном детстве». Слыхали-с. В мой кабинет впихнули маленького человечка, возрастного, несуразного, с глубокой печатью зоны на всем обличье. Такие с малолетки за колючкой и на свободе подолгу не гуляют. Но какие-то отчаянные у него глаза. Вора поймали в офисе. В обеденный перерыв проник в кабинет – и к сумочке, но залезть не успел. А третьего дня у работницы… и тоже в обеденный перерыв. На лице неудачника свежие ссадины. Его уже немного поучили… Огромные отчаянные глаза. Что будет? Сдадут ментам или побьют и отпустят? Может, побьют несильно. В зону не хочется, а пожрать бы… Мне тоже вроде все ясно, но ментов вызывать неохота. С ними больше мороки, писанины. Залезть в сумочку вор не успел, а намерения к делу не пришьешь. Опера знакомые сами горазды грузить трудностями службы, недостатками материальной базы и непониманием начальства. Я в раздумьях, что делать, демонстрирую возможность решить тему и по понятиям:

– А погоняло у тебя есть?

– Да… С-святой.

Святой?! Этот заморыш?! За какие заслуги? Шапка уж явно не по Сеньке. Я лично знаю о добрых делах очень большого авторитета, но кличка у него гораздо скромнее. Я, к сожалению, лично осведомлен о множестве мерзких дел, сотворенных теми, кто по долгу службы должен «охранять и защищать», но называть их приходится по имени-отчеству. Глаза не могли меня не выдать. Заморыш вдруг почуял надежду и, заикаясь, продолжил: