Империя боли. Тайная история династии Саклер, успех которой обернулся трагедией для миллионов - Патрик Рэдден Киф Страница 25

Артур узнал, что Сингер живет в Саммите, штат Нью-Джерси, в скромной квартире с двумя спальнями, от пола до потолка загроможденной драгоценными китайскими артефактами[444]. Это был человек, полностью разделявший одержимость Артура, но получивший в коллекционировании существенную временную фору. Сингер впоследствии вспоминал, что, когда Артур начал общаться с ним, он «нашел в нем очень прилежного ученика»[445]. Артур забрасывал доктора вопросами по истории китайского искусства и тонкостям коллекционирования, а Сингер был только рад, видя искреннее наслаждение, которое дарили новому посвященному предметы искусства. Он показал Артуру свою коллекцию китайского нефрита, и когда Артур взял в руки первую статуэтку, «это было как электрический разряд»[446], вспоминал Сингер. По-настоящему серьезное коллекционирование, как считал Сингер, движимо откровенно эротическим паттерном возбуждения и разрядки[447]: «Пульс учащается, смотрящий видит красоту, которой хочет обладать. Он готов отдать все, только бы владеть ею».

Мариэтта тоже замечала эту черту в своем муже[448]. Она понимала, что именно «охота» была фактором, возбуждавшим Артура, что обнаружение какого-нибудь драгоценного артефакта, а потом поиск способа присвоить его были «тайным, чувственным» процессом. Когда Артур упрочил свое положение, зарекомендовав себя уже не как дилетант-любитель, а как серьезный коллекционер, ему начали показывать самые редкие сокровища[449]. Он сводил знакомство с антикварами, и один из них, Дай Фубао[450], которого все называли просто «мистер Тай», владел магазином на Мэдисон-авеню, где была лестница, спускавшаяся в особое помещение в подвальном этаже, где покупатель мог «пообщаться» с избранным предметом, прежде чем дать согласие за него заплатить. Однажды Сингер позвонил Артуру и сообщил, что мистеру Таю попал в руки писанный на шелке документ, известный под названием «рукописи Чу»[451] и датированный 600 годом до нашей эры. «Если бы вы выбросили всю свою нынешнюю коллекцию в Гудзон, то ничего не потеряли бы – при условии, что стали бы владельцем этого куска шелка», – сказал Артуру Сингер.

Когда Артур приехал в магазин мистера Тая, торговец не отрицал, что действительно владеет этой рукописью, но сказал, что не имеет никакого желания ее продавать.

Артур не желал слышать отказа[452].

– Вы либо торговец, либо коллекционер, – возразил он. – Если вы коллекционер, то я больше не смогу вести с вами дела, поскольку вы – мой конкурент. А если вы торговец, то назначьте уже цену и продайте мне эту бесценную рукопись.

Мистер Тай назначил цену в полмиллиона долларов. Артур ее уплатил[453].

Тайная закулисная природа этих сделок импонировала Артуру с его природной склонностью к секретности[454]. «У меня есть пунктик насчет важности конфиденциальности», – любил говорить он. Наиболее комфортно он себя чувствовал, ведя дела неофициально и без шумихи в прессе. Его сын Артур-младший впоследствии вспоминал, как был свидетелем подобных сделок отца, и отмечал: «Это были сделки под честное слово»[455]. Для своих новых знакомых в мире искусства Артур был фигурой таинственной. Властный, целеустремленный, решительный, он при любой возможности старался сохранить анонимность. Порой он договаривался о встречах с представителями аукционных домов в гостиницах, где регистрировался под вымышленными именами[456]. Казалось, никто не мог сказать с абсолютной уверенностью, на чем Артур Саклер зарабатывает деньги (похоже, никто не знал о его связях с Валиумом), но все знали, что они у Артура водятся[457], и в немалом количестве. Иногда он звонил в какой-нибудь аукционный дом с распоряжением отменить объявленный аукцион, потому что он намерен купить все выставленные на торги предметы[458]. Он снискал репутацию человека, который тратит, не считая, – а как полагали некоторые, еще и без разбору: по словам Томаса Ховинга, одного из директоров музея «Метрополитен», Артур приобретал «целые коллекции с одного взгляда»[459].

Но при всей своей расточительности он рьяно торговался[460]. «После достижения предварительной договоренности о сделке, – вспоминал Томас Ховинг, – Саклер неизменно начинал торговаться». Мариэтта считала, что обширные знания Артура в самых разных областях, начиная с налогового законодательства и заканчивая психологией людей, с которыми он вел дела, делали его крепким орешком в переговорах. У него была привычка «выжимать из каждой сделки[461], контракта или соглашения все до последней капли в свою пользу».

В дом на Лонг-Айленде прибывали все новые и новые ящики[462], полные изысканных предметов искусства. Дети помогали их вскрывать. По таким особым случаям иногда заглядывали в гости другие знатоки. Вскрытие ящиков приобретало духовный привкус спиритического сеанса, когда Артур вынимал из них ритуальные бронзовые сосуды и старинное оружие, зеркала и керамику, гравированную кость и архаичный нефрит. Зрители испускали благоговейные ахи и охи, пока Артур и его семейство передавали из рук в руки эти мистические предметы, словно общаясь с призраками, прикасаясь к истории.

Поскольку в доме было столько драгоценных артефактов, детям не дозволялось свободно бегать по комнатам. Однажды после званого ужина один из гостей спросил дочь Артура, Денизу, чего она хочет больше всего на свете. «Большую собаку!» – выпалила девочка, но тут же осеклась и добавила, что у больших собак – и хвосты большие, и они могут махнуть хвостом и сбить старинную бронзу. (В итоге семья купила йоркширского терьера[463] с коротким хвостом. Песику дали кличку Джейд – «нефрит».)

К своим сорока годам, когда Артур заделался коллекционером, он успел многого достичь. Но, по замечанию Мариэтты, именно искусство «вывело его на мировую сцену»[464]. Всего за десять лет он собрал одну из самых обширных коллекций китайского искусства[465] в истории. Опись принадлежавшей ему бронзы сделала бы честь любому музею. Собрание лаковых изделий было лучшим из всех, находившихся в частных руках. Что бы ни двигало этой его страстью к коллекционированию, она, как считала Мариэтта, выполняла важную гражданскую функцию. В конце концов, разве мог бы случиться Ренессанс без щедрости рода Медичи? Разве стала бы Флоренция обладательницей той коллекции архитектуры, живописи и скульптуры, которой она располагает сегодня? Приобретения Артура принесли ему общественное признание, какого не дали реклама и медицина. Но, как полагала Мариэтта, собирание древних шедевров, рождение коллекции, которая будет носить имя Артура и станет настолько значительной, что надолго переживает его самого, дарило ему еще кое-что: мысль о «возможности бессмертия»[466].

* * *

Вероятно, имея в виду эту мысль, Артур настойчиво утверждал, что он – не просто какой-то там плутократ, собирающий безделушки: он создает долговечное общественное благо. Это