Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск. Премия имени Н.С. Лескова. 190 лет со дня рождения. Часть 2 - Альманах Российский колокол Страница 22

– Так собаку же, а не полицая, – откликается Егорыч, думая про себя: «До собак вам ещё расти и расти, недоделки немецкие».

Водилин, думая, что их командир шутит, опять смеётся. Он всем норовит угодить, для всех остаться хорошим. «Пусть начальство думает, – размышляет Водилин. – А мне чего? Слушай да делай, что говорят, и всегда будешь в дамках». Исполнительный и послушный Водилин до войны даже в комсомол ухитрился вступить, что сейчас он тщательно скрывал. Билет им был разорван сразу же, как только их рота попала под Бобруйском в окружение.

– Наконец-то, – выдыхает Егорыч.

За лесочком начинается голое поле, и в сугробах высится первая избушка. Это и есть Кирюшино. Два десятка дворов, место «непуганых большевиков», как шутит Скальченко.

– Приготовились, – распоряжается Егорыч. – Сейчас вы бойцы партизанского отряда имени Чапаева. Пойдёте по избам раздавать листовки. Заодно всё примечайте. Без команды Скальченко ни одного движения, ни одного лишнего слова.

– Так уж и ни одного, – ухмыляется Абрамов. – А если какая молодка сразу приглянётся?

Егорыч только машет рукой и суёт полицаям по свёртку настоящих партизанских листовок, конфискованных неделю назад. На кустарных листовках пляшущими буквами выведено: «Немец – это гадкая тварь. Никакое благородное чувство недоступно ему. Человеческая речь не трогает его. Чтобы избавиться от немца – надо его убить».

Хорошая листовка. Егорыч сам её писал. Водилин читает текст и опять начинает смеяться. Егорыча раздражает этот слизняк. Он выхватывает автомат и даёт длинную очередь в небо. Очередь – знак для партизан, чтобы готовились к непрошеным гостям. Морозную тишину выстрелы разрывают особенно откровенно. Сам Егорыч на мгновение глохнет от лающих выстрелов.

– Какая тут ещё стрельба! – орёт с первой подводы Скальченко. – Ворошиловский стрелок хренов. Я тебе сейчас между глаз выстрелю!

Егорыч суёт вожжи Абрамову, прыгает в снег и бежит к передним саням. Объясняет:

– Господин обер-фельдфебель, мы сейчас партизаны, а потому должны показать местным, что никого не боимся. Мы – хозяева здесь, мы на своей земле, мы идём как победители.

Сморщившись, как от зубной боли, Скальченко выслушал оправдание Егорыча. Он чувствовал, что с выстрелами не всё складно выходит, но придраться к аргументации своего заместителя не мог. Ограничился строгим внушением:

– Чтобы такого никогда больше не было. Здесь я решаю, кто тут хозяин и кто на чьей земле победитель.

Гришка подвинулся на санях Скальченко, освобождая место для Егорыча.

Тот с размаху прыгнул в сено, тяжело дыша от бега и напряжения:

– Господин обер-фельдфебель, после вашей команды ребята пойдут по дворам с листовками. Листовки подлинные, от настоящих партизан.

– Сейчас я тебе не господин обер-фельдфебель, а товарищ командир, – наставительно заметил Скальченко. – Ещё заговоришься ненароком и в деревне меня этак назовёшь.

– Неужели я дело не понимаю?

– Хитрый ты, Черепанов, хитрый, – покровительственным тоном сказал Скальченко. – Ты никогда не ошибаешься. А я не люблю людей, которые никогда не ошибаются.

– Я не женщина, меня любить не нужно.

– Выкрутился и здесь, – улыбнулся Скальченко. И тут же резко, без перехода, затормозив сани у ближайшей избы, прыгнул в снег. Выбрался на расчищенную дорожку, пристукнул валенками, поправил ремень со звездой. Распорядился деловито:

– Гришка – у саней. Остальным действовать по плану.

Лжепартизаны, оживлённо переговариваясь, потянулись к избам. Они предвкушали богатую добычу, и их ноздри хищно раздувались, как у собаки, вышедшей на след.

Скальченко с Егорычем зашли в ближайшим дом, столкнувшись в сенях со стариком, уже одетым для улицы. Тот щурил слезящиеся глаза на гостей и часто-часто сглатывал слюну, так что кадык ходил ходуном:

– Вы кто такие будете? И откуда?

– Мы – партизаны, отец, – твёрдо ответил Скальченко. – В горницу-то можно пройти или нет?

– Проходите, чего ж, – заторопился старик. – И откуда ж это вы партизаны будете?

Скальченко вошёл в избу, поклонился маленькой, чистенькой старушке в сарафане, расшитом красными петухами, сел на лавку под образа, огляделся, удовлетворённо для себя отметив запах мясного:

– А пришли мы, отец, оттуда, где нас уже не найдёшь.

– А к нам зачем будете? – поинтересовалась старушка.

– Вы как нерусские, – ласково прикрикнул Скальченко, подмигивая дедку у двери. – Даже накормить, напоить гостей с дороги не хотите.

– Накормить – это можно, – засуетилась старушка, вытаскивая из печи горшок житной каши со шкварками.

По избе пошёл сытный, дурманящий дух.

– Вот это другое дело, – снял с головы шапку с красной ленточкой Скальченко. – Рассказывайте, где тут у вас немцы стоят, много ли их?..

– До немцев от нас далеко, мил человек, – старик любовно разглядывал красные ленточки на шапках гостей.

– Слыхал, гарнизон в Чернозёме разгромили? Наших рук дело! – горячо заверил Скальченко.

– Целый гарнизон! – невольно воскликнул старик.

– А то! – подтвердил Егорыч, ища повод, как бы ему убраться вон из избы и не участвовать в спектакле Скальченко.

Но повода не находилось: дрова у печи есть, воды вдоволь. Он обречённо опустился на лавку возле обер-фельдфебеля.

– Значит, говоришь, немцев у вас не было? А партизаны? – довольно, по-кошачьи, щурится в тепле Скальченко.

– Никто к нам не ходит. Вы за всю войну первые будете, – закивала головой старушка.

– Сыны в армии небось? Много-то сынов у вас?

– Двое сынов. А писать не пишут. И весточек от них нет. Как там, на фронте-то, дела идут, мил человек?

Скальченко встрепенулся, давно ожидая таких слов. Он заговорил страстно, увлечённо, с жаром и душевным подъёмом:

– Бьёт Красная армия немцев, по всем статьям бьёт. Приходится, правда, пока отходить, но манёвр верный выбран. Так что победа наша будет. Уже к весне немцев за границу обратно выкинут.

– К весне? Данные-то верные?

– Самые верные! Совинформбюро сообщало, лично слышал!

«Давай, дед, побольше эмоций, побольше вопросов, раскрывайся», – торжествовал в душе Скальченко. В принципе, семейку двух красноармейцев уже можно было выводить на двор и расстреливать. Настроение резко улучшилось, обер-фельдфебель уже знал, с кем имеет дело и чего от этих людей ждать.

Они с Егорычем сытно пообедали.

Скальченко отошёл от стола, поглаживая живот, запросто наказал старику:

– Ты, Прокофьевич, собери нам тёплых вещей побольше. Всё ж таки в лесу жить приходится. Еды побольше положи. Да не скупись. Для своих ведь, не для немцев даёшь!

«Как складно плетёт», – холодел Егорыч. Но ничего поделать не мог, помогая старику собирать в большой мешок валенки, платки, одеяла.

– И это тоже партизанам надо? – с сомнением переспросил старик, жалостливо наблюдая, как в мешок отправляется четвёртая пара шерстяных носков – всё, что было в сундуке.

– Если победы нашей хочешь, то надо.

– А нам как жить? Последнее ведь берёте!

Скальченко выпрямился