Альманах «Российский колокол». «Новые писатели России». Литературная премия М. Ю. Лермонтова. Выпуск №4 - Альманах Российский колокол Страница 22

Окончив смеяться, он проявил мужскую солидарность: тут же сел писать ответ в далекий солнечный Дагестан.

Анатолий Райтаровский

Краткая творческая биография. В ХХ веке сотрудничал с «Кабачком 13 стульев» в качестве автора реприз, публиковал «Фразы» в газетах и журналах, в ХХI веке перешел на крупноформатные формы литературы, Итог – 2 романа и 5 повестей, сборник афоризмов. Почти все нашли своих читателей в Самиздате.

Мемуар младенца Евгения

Изначалие

Два обстоятельства огорчали меня во время войны: к ее началу я не достиг пионерского возраста и не остался на оккупированной территории. Выполнение этих условий, несомненно, позволило бы мне совершить славные подвиги – пионерский возраст представлялся для этого наиболее подходящим. Однако так уж сложилось помимо моей воли, что и военные действия, за исключением редких случаев, происходили на значительном от меня удалении.

Родился я в городе Киеве в 1937 году, том самом, приснопамятном. К моему рождению родители тщательно готовились и даже за полтора года сделали прикидку, выпустив на свет старшего брата Юрку. И все же были допущены кое-какие просчеты. Так, не исполнилось мне и месяца, как батька был исключен из партии и уволен с работы за «утрату политической бдительности». Работал он проректором по учебной части Киевского сельскохозяйственного института. Ректор института академик Богорад был обвинен в национализме и арестован, а батька обвинен в том, что не рассмотрел своевременно и не донес. По этой причине у матери пропало молоко и кончились деньги. А дворничиха не допускала в нашу квартиру молочницу Ганну. Если бы не Ганины настойчивость и бескорыстие, это могло бы иметь лично для меня долговременные тяжелые последствия.

Ганна, отлаиваясь от дворничихи, прорывалась к нам и оставляла молоко, не требуя оплаты. Тем не менее орал я достаточно громко, и батьку в конце концов оправдали. Но на проректорскую должность он не согласился вернуться, доцентировал.

К середине 1941 года долговременной памятью я еще почти не пользовался, но несколько приятных фрагментов в ней были записаны.

Фрагмент первый. Я в больнице по поводу скарлатины. Чего приятного? Так саму скарлатину я не помню, а было весело. За окнами больницы – не то учения, не то война с финнами. По темному небу машут лучами прожекторы. Мы с одним таким же смышленым скарлатинщиком по очереди командуем:

– Ховайсь! – и прячемся под одеяло.

Фрагмент второй. Канун Нового года. Меня демонстрируют гостям, поставив на табуретку. Читаю недавно усвоенный стих:

Я – аленький цветочек,

Я – юный пионер,

Я – Ленина сыночек,

Защитник СССР!

Награждаюсь аплодисментами и конфетами.

Фрагмент третий. День моего рождения. Как это сладкое воспоминание терзало меня в годы войны! На низеньком столе лежат разные вкусности. Но отвлекают они нас с Юркой нечасто. Мы заняты основными подарками – пушкой, стреляющей стальными шариками, и деревянным конем на колесах. Потом, в войну, нам казалось, что мы не доели эти вкусности, и раскаяние наше никогда не было более чистосердечным.

В середине июня 1941 г. у отца начался отпуск, и всей семьей мы поехали на его родину в Винницкую область, село Сербы. Судя по названию, объяснял батька, село возникло как одно из поселений сербов, покинувших родину при турецком нашествии (упоминается в «Фаворите» Пикуля как Сербово).

В Сербах и окрестных хуторах проживала несчетная батькина родня. И в те годы, и теперь я не взялся бы за труд по ее систематизации. Вопрос был настолько запутанным, что в десятилетнем возрасте нам с братом представили нашего полугодовалого внука и заодно нашего трехмесячного двоюродного брата, тоже дедушку старшего на три месяца внука. Дедушка и внук лежали рядышком в пеленках, чмокая сосками. Помню испытанное тогда жутковатое чувство. Если сорокалетним дедушкам бывает не по себе, то каково стать дедом в десять!

Хорошо еще не по прямой линии!

Путаница в ветвях генеалогического дерева произошла из-за того, что батька родился в семье десятым. Разница между ним, последышем, и первенцем достигала двадцати лет. К тому же старшие сестры широко пользовались укоренившимся в Украине обычаем выходить замуж шестнадцати лет. И братья недолго заставляли невест ждать венца.

Отец же не пошел исхоженным путем и дотянул холостяцкую лямку до тридцати двух лет, чем поставил нас с братом в описанное неловкое положение перед двоюродными внуками и великовозрастными племянниками.

Симпатии наши среди родни мы отдавали в первую очередь дяде Андрею. Родился он еще в девятнадцатом веке. Роста и сложения был среднего, но силой обладал редкой. Одним из радостных его воспоминаний в старости был рассказ, как он еще с двумя парнями ходил «парубкувать» по соседним селам, никого не опасаясь. И когда в одном из них местные парни решили проучить чужаков, втроем они обратили толпу в бегство.

Еще до Первой мировой Андрей был призван на флот и служил на броненосце «Ростислав», которым ранее командовал А. В. Колчак. С тех пор и пристала к родне нынешняя фамилия.

Дед мой по отцу, Онуфрий, был незаконнорожденным сыном дворянина и горничной и в церковной книге записан под двойной фамилией Влекомский-Боднарь. Офицер, производивший в экипаже перекличку, спросил:

– Фамилия?

– Влекомский-Боднарь!

– Губерния?

– Каменец-Подольская!

– Уезд?

– Могилев-Подольский!

– Волость?

– Беляно-Шаргородская!

– Ты что, пьяный? – возмутился офицер. – Почему у тебя все двоится?

– Так зробылось, ваше благородие!

– Зробылось! – передразнил офицер. – Сделалось! Получилось! А двойные фамилии всемилостивейшее даруются государем только дворянам! Может, прикажешь тебя в офицеры или в гардемарины записать? – И разгневанное благородие вычеркнуло из фамилии «Боднарь».

На «Ростиславе» дядя Андрей встретил революцию. Матросом он был видимо, справным – и не только потому, что победил в поднятии двухпудовки. Поспешил домой делить землю по-новому. За эту активную общественную деятельность по ходатайству пана Ракузы и заможных селян, немцы, оккупировавшие Украину в начале 1918 года… нет, не вручили ему почетную грамоту – сожгли Боднареву хату.

Тогда Андрей сумел скрыться. Но через полтора года попал в руки петлюровцев.

– До Федира пиду! – крикнула, плача, мать, когда его уводили.

– Нэ ходы! – грозно обернулся Андрей. – Я сам бы його стрилыв, як бы трапылось!

Федор был любимым братом отца, на пару лет младше Андрея. В Первую мировую выслужился до унтера, заслужил Георгия, потом окончил школу прапорщиков и стал офицером, получив право на личное дворянство. Теперь он служил у Петлюры.

Отвезти связанного Андрея в штаб в Беляны, на верный расстрел, велели