Мои друзья медведи - Валентин Сергеевич Пажетнов Страница 13

Все три дня с раннего утра до позднего вечера были заполнены до отказа. Я изрядно вымотался, и когда мы подходили к дому, у меня было только одно желание – завалиться куда-нибудь в уголок и поспать. Мысли о еде, настойчиво беспокоившие меня всю вторую половину дня, раздавила тяжелая усталость. А Тоша разошелся: носился кругами, лазил под настил лежневки, барахтался в лужах, выражая удовольствие и радость от простора и воли яркого, впервые открывшегося ему мира.

На второй день, утром, Тошу взвесили. За три дня он прошел много километров, вел активную, насыщенную физическими нагрузками жизнь и не получал никакой подкормки. За эти дни он потерял в массе всего 170 граммов! Для нас это было интереснейшим открытием: медвежата в возрасте пяти месяцев могут обеспечить себя минимальным, необходимым для поддержания жизни количеством корма в дикой природе. Проще говоря, они способны выжить в естественной среде без подкормки! Я решил готовиться к длительной экскурсии в лес со всеми тремя малышами.

Лесными тропами

Три дня ушло на сборы. За двое суток до выхода в лес медвежат кормили два раза вместо трех, а в последний день лишь один раз – утром. Всю тройку обмерили, взвесили, и я, поправив лямки потяжелевшего рюкзака, махнул рукой жене и пошел, совсем не представляя себе, что из этой затеи выйдет.

Медвежата выдерживали дистанцию 5–6 метров, и, если я увеличивал скорость, прибавляли ее и они, а как только я замедлял шаг – шли медленнее. Мы были как бы связаны невидимой веревочкой, которая не очень вытягивалась и не становилась короче. Это и была дистанция следования.

Испытав возможности Тоши, я решил пройти, не останавливаясь, восемь километров, а потом сделать длительный привал. Давал знать о себе груз в рюкзаке, и частые остановки, когда приходилось снимать и вновь надевать рюкзак, были утомительны. Во время движения малыши шли за мной строго в след, не играли, не отвлекались. Все их внимание было сосредоточено на мне. Впереди всех шел Тоша, а за ним Катя, которая иногда проявляла нетерпение и обгоняла Тошу, но он тут же оттеснял ее вбок, стремясь быть лидером. Позади всех трусил Яшка. Вскоре, безо всяких происшествий мы пришли на место. Я повесил рюкзак повыше на дерево, чтобы не соблазнять мишек его запахами, и сел, прислонившись к прохладному стволу. Не успел я расположиться, как Катя «приняла позу» и начала попрошайничать. Тоненько поскуливая, она потихоньку, боком, начала пододвигаться ко мне, рассчитывая чем-нибудь поживиться. Я мягко отогнал ее, и она успокоилась. После остановки не прошло и минуты, а медвежата уже разбрелись по полянке. Заглядывая под вывернутые с корнями деревья, они то пропадали, то опять появлялись среди стволов и переплетений узловатых корней. Время от времени кто-нибудь из них бесшумно, неожиданно появлялся на самом верху пятиметрового выскреня, трусил оттуда осыпающейся землей и так же тихо исчезал. Изредка они щипали молодую травку, но жевали ее нехотя, больше занимались игрой: боролись, широко открывая пасти, хватали друг друга за шиворот и беззлобно, но сильно трепали. Это были уже далеко не те детеныши, которых я принес из берлоги, хотя внешне они почти не изменились. Тоша все так же выглядел силачом: мощная высокая холка, крепкие ноги, крупная голова на толстой шее; блестящая бурая шерсть с серым отливом перекатывалась на нем волнами, движения были уверенными, в них сквозила сила. Он делал то, что ему хотелось, возмущался широко, резко, а если у него что-то не получалось, выражал свое недовольство ворчанием, а порой настоящим ревом и интенсивными действиями. Тоша безраздельно властвовал над Катей и Яшкой, оставляя за ними лишь одно право – каждому есть у клетки из своей миски.

Я уже знал, что медвежата, как и взрослые медведи, очень стойко защищают свою добычу от любых посягательств и в этом случае уважают суверенитет друг друга. Катя была поменьше ростом, но так же крепко сбита, разве что голова ее отличалась особым изяществом, а движения – мягкостью и сноровкой. В глазах ее всегда сквозила хитринка. Она все видела, все замечала, и если у меня вдруг пропадал дневник или я находил изодранную в клочья рукавицу, сомнений в том, что это проделки Кати, не возникало. Яшка по-прежнему был инфантилен. Узкая голова его с пугливыми, бегающими по сторонам глазками сидела на тонкой шее, и оттого казалось, что он постоянно старается вытянуть голову как можно дальше вперед. Тонкое туловище держалось на мосластых ногах. С боков свисали сосульки длинной, свалявшейся шерсти. Вид у него был пришибленный, угнетенный. Он постоянно уступал в игре, приседая на задние лапы или опрокидываясь на спину. Но я знал за ним несколько жестоких драк, когда вцепившегося в Тошу или Катю Яшку нельзя было оторвать силой, не рискуя повредить медвежонка, и приходилось обливать его водой. Видимо, характер у него был, хотя и скрывался за невзрачной внешностью и отсутствием должной силы.

Пока я отдыхал, наблюдая за мишками, набежала туча, стало сумрачно и заморосил мелкий холодный дождь. Водяная пыль повисла над лесом, заполнив его белесым туманом. Оседая на листочках малинового куста, около которого я сидел, она превращалась в прозрачные, быстро наливающиеся капли, которые клонили листочки вниз и, не удержавшись, скатывались. Весь малиновый куст, как живой, махал листочками. Несколько крупных капель попали мне за воротник, и по спине побежала холодная струйка. Быстро поднявшись, я надел рюкзак и зашагал дальше, надеясь пораньше выйти к урочищу «Мартиновы Нивы», где стояла старая, невесть когда срубленная лесная избушка.

Ровная линия разрезающей заповедный лес квартальной просеки в отдельных местах поднималась на возвышенность, и тогда можно было идти, не заглядывая себе под ноги, лишь иногда переступая через выступающие корявые корни и упавшие деревья. Но когда просека ныряла в топкие низины, приходилось медленно перебираться с кочки на кочку, каждый раз заранее выбирая место, куда можно поставить ногу. Это не всегда спасало от неприятностей. Какая-то кочка вдруг предательски уплывала из-под ноги в сторону, нога соскальзывала в болотную жижу, а тяжелый рюкзак вдавливал меня в нее как можно глубже, как будто был специально для этого предназначен. Отдуваясь, я выбирался, выливал из сапог грязь, вытирал застилавший глаза пот, растирая по лицу торфяную кашицу, и шел дальше. А мишкам все было нипочем! Они смело лезли в любую трясину, чавкали грязью, плыли, ползли, не обращая ни малейшего внимания на обложной дождь, который уже давно