Язык и идеология: Критика идеалистических концепций функционирования и развития языка - Андрей Александрович Белецкий Страница 30

А. Мейе писал:

«Индоевропейские формы нигде не сохранились, но мы реконструируем их на основе того, что нам известно о системе индоевропейского языка, а также на основе тех расхождений, которые удалось проследить в исторически засвидетельствованных языках»

(Мейе, 1954, 31).

Когда Мейе критически отзывался о реконструкциях, то это не означало, что он вообще отрицал возможность реконструкции. Но он выступал против возведения реконструкций к одной временнóй плоскости, якобы отражающей «общий язык», а также против того, что реконструкция дает полное и безошибочное представление об исчезнувшей форме. (Показательна в этом отношении и позиция О. Семереньи, см.: Семереньи, 1980, 45.) Соглашаясь с тем, что каждая реконструкция отражает только соответствующий уровень в развитии лингвистики, нельзя тем не менее не отметить, что она дает достаточно близкое и точное представление об исчезнувшей форме и при отсутствии памятников письменности может сослужить хорошую службу. Вот почему огульное отрицание неолингвистами «форм под звездочкой» надо считать проявлением агностицизма.

Что касается отказа от признания реальных границ между диалектами, то эту точку зрения поддерживал еще Фосслер (Vossler, 1954, 11), неолингвисты же пошли значительно дальше. Они не признают границ даже между отдельными языками. Эта идея «лингвистической непрерывности» также была выдвинута задолго до неолингвистов И. Шмидтом в его «теории волн» (ср.: Общее языкознание, 1973, 122). Реально, с точки зрения неолингвистов, существуют только индивидуальные языки отдельных лиц (индивидуумов). При этом нельзя не отметить, что такая позиция делает сомнительной возможность осуществления пункта двадцать первого неолингвистического манифеста, который призывает к установлению истории каждого отдельного слова:

«откуда оно происходит, когда, почему и при каких обстоятельствах оно возникло, какими путями пришло, кем было впервые использовано – каким социальным классом или какой профессиональной группой. Было ли оно поэтическим, техническим, юридическим или каким-то другим? Какое слово оно собой заменило (если заменило), с каким словом вошло в конфликт? Каким образом другие слова оказали влияние на его значение и форму? В каких выражениях, пословицах или стихах оно употреблялось?»

(Bonfante, 1947, 352).

Если каждое отдельное слово в каждом индивидуальном языке – это единица исследования, то лингвист попадает в такой лабиринт, из которого никогда не сможет выбраться.

Неолингвисты, как было отмечено, всячески отрицали коллективное начало в языке, сводя его исключительно к индивидуальной творческой деятельности. Здесь мы вновь сталкиваемся с непониманием диалектики общего и отдельного, существенного и второстепенного, необходимого и случайного. Неолингвисты игнорировали различия между главным и второстепенным в языке, утверждая, что все детали одинаково важны и им надо уделять одинаковое внимание (Breviario, 1925, 39). Но любая наука, тщательно изучая объективные факты, обязана их определенным образом классифицировать, отделяя главное, основное от второстепенного, несущественного, и на этой основе делать обобщения о закономерностях исследуемого объекта. Языкознание не представляет исключения из этого общего правила.

Все языковые изменения, по мнению неолингвистов, вызваны духовной деятельностью человека. Ссылаясь на то, что младограмматики не смогли назвать настоящие причины преобразования интервокальных глухих в звонкие согласные в части Романии, а только указывали на влияние интервокальной позиции, неолингвисты вообще отрицают физиологическое объяснение этого явления, считая, что подлинные причины лежат в духовности процесса лингвистических изменений (Bonfante, 1947, 346). В связи с этим А. Граур, напомнив, что интервокальная позиция все-таки способствует преобразованию глухого согласного в звонкий, не без оснований язвительно заметил: неолингвисты еще обязаны доказать, что все то, что не объясняется физиологией, следует объяснять духовной деятельностью (Graur, 1960, 502).

Правда, в вопросе о причинах языковых изменений у неолингвистов нет полного единства. М. Бартоли считал, что все изменения в языке объясняются заимствованиями (Breviario, 1925, 91 и сл.). По его мнению, одним из основных принципов неолингвистики есть признание того, что

«самый могучий фактор в развитии языков и их распространении – это смешения народов, т.е. взаимные влияния всех языков, следовательно, не только языков „подслойных“ (языков этнических субстратов) или наслоившихся и наоборот, а еще и языков, смежно расположенных, при этом не только языков неродственных, но и – даже преимущественно – языков национальных и письменных; и не только языков, но и диалектов, словом, влияния идут от всех языков и особенно от тех, которые распространены вокруг наиболее престижных центров»

(Bartoli, 1932, 49).

По этой причине Бонфанте определяет французский язык как «латинский плюс немецкий» (франкский); испанский как «латинский плюс арабский»; румынский как «латинский плюс славянский»; русский как «славянский плюс финно-угорский» и т.д. (см.: Bonfante, 1947, 352). Как тут не согласиться с саркастическим замечанием Граура, что, если исходить из таких соображений, то кита следует считать млекопитающим плюс рыбой?!

Критикуя материалистические взгляды в языкознании, неолингвисты все же не смогли отбросить ряд фундаментальных положений этого рода. При всем своем пренебрежении к фонетике неолингвисты вынуждены были согласиться с тем, что звуковая сторона является важной частью языковой структуры. Они также были вынуждены признать связь истории языка с историей общества, хотя и пытались ее толковать в соответствии со своими индивидуалистическими построениями.

В своей практической деятельности неолингвисты часто отступали от собственных теоретических установок. Не признавая реальности общенародных языков, они тем не менее в своих исследованиях изучали языковые факты как принадлежащие тому или другому общенародному языку. В связи с этим следует уточнить утверждение авторов книги «Очерки по истории лингвистики» о том, что среди неолингвистов якобы только Пизани не отрицал звуковых законов (Амирова, 1975, 531). Хотя Бартоли и провозглашал себя противником «фонетических законов», сам он часто ими пользовался и даже формулировал новые (см.: Bartoli, 1925а; Bartoli, 1931).

При всей ошибочности основных теоретических принципов, языковедческие исследования неолингвистов содержат, однако, немало интересных наблюдений и ценных выводов, например, положение о постепенном распространении языковых инноваций на значительной территории из определенного центра иррадиации. Любая языковая область, как считал М. Бартоли, состоит из центра и периферии. Инновации возникают прежде всего в центре, постепенно они распространяются и в периферийных областях.

В связи с тем, что распространение языковых явлений занимает определенный промежуток времени, можно делать выводы относительно хронологии инноваций (естественно, относительной, а не абсолютной). Разрабатывая «технические критерии» неолингвистики, М. Бартоли постулирует пять типичных ситуаций:

1) наиболее изолированный ареал, как правило, сохраняет языковые фазы старшего периода;

2) латеральные ареалы также в большинстве случаев сохраняют явления предшествующих языковых фаз;

3) явления предшествующих языковых