Внимание - дети! - Анатолий Маркович Маркуша Страница 30

Соня молча отчаянно боролась с дядей Сеней и все, что он совал ей в руки, отбрасывала. Поняв, что из дядиных лапищ ей не вырваться, девочка неожиданно стихла и сказала раздельно и ясно:

— Пусти меня, противный.

Но так как дядя не сразу оценил напряженность ситуации (это его более позднее объяснение), он и после этих слов старался удержать Соню на руках — и был укушен девочкой.

Опускаю подробности домашнего скандала, взорвавшегося с внезапностью брошенной из засады гранаты. А вот причины отчаянного поступка Сони понять надо, вероятно, не только ее родителям.

В. Сухомлинский писал: „Учить чувствовать — это самое трудное, что есть в воспитании“. К этой мысли он возвращался многократно.

Понуждая ребенка в более мягкой или более решительной форме обнимать, целовать, выражать приязнь изредка приходящему дяде, вы на самом деле не помогаете малышу преодолевать смущение, а обучаете его чистосортной фальши и беспардонному лицемерию.

Если маленький человек испытывает потребность приласкаться к кому-то, он это сделает — пусть робко, пусть не сразу — и без посторонней помощи.

Совершенно недопустимо ласкать детей насильно, против их воли.

Обидятся дядя, тетя, сослуживец, ваша приятельница. Пусть! Разумные взрослые люди не могут в конце концов не понять, что обижаться тут не на что!

И думать надо не столько о них, взрослых, сколько о ребенке. А он либо будет все сильнее и сильнее отчуждаться от вас, родителей, чинящих насилие над его личностью, либо покорится, но тогда помните, что наследник ваш может вырасти подлизой, расчетливым подхалимом, человеком без нравственных принципов.

И это не преувеличение! Всякое движение начинается с первого шага, потом шаг прибавляется к шагу, и незаметно формируется жизнь.

— Объясните мне, как это могло случиться, что девочка, моя дочка — ну ладно бы сын, а то она, — расположена к отцу и совершенно не желает признавать меня? Порой мне кажется, честное слово даю, что Людмила меня просто ненавидит…

Прошу маму успокоиться. Предлагаю воды. Спрашиваю:

— Сколько лет Людмиле?

— Четырнадцать будет осенью.

— Когда вы стали замечать первые признаки отчуждения?

— Да с самого рождения, наверное. Она еле-еле ходила еще — и уже от меня боком, скоком, ползком — и бегом к папочке. Его слово — закон, а я скажу — сто возражений, и каких! Грубость на грубости…

— Пожалуйста, не волнуйтесь. Значит, вы давно уже заметили отчуждение дочери; а какие вы предприняли меры, чтобы как-то приостановить, смягчить этот процесс?

— Меры? Ну, я просто не могу даже перечислить, чего только не пробовала. И так старалась и этак, и пряником, как говорится, и кнутом. Но больше по-хорошему, лаской, да все без толку. Кстати, вы не думайте, что муж с ней очень носится. Как гаркнет другой раз, аж я вздрагиваю. А она не обижается, но стоит мне слово сказать, и тут же — фр-р-р… полетела!

Понимаю: односторонний разговор ничего не даст. Сколько бы вопросов я ни задал, как бы хитроумно ни пытался проникнуть в глубь взаимоотношений матери с дочкой, расстроенная мама будет все время, словно флюгер, поворачиваться лицом „к ветру“ и делиться своими обидами, приумножать число подробностей, припоминать словечки, жесты, интонации.

Надо выходить на общение с дочерью.

Но как? Допустим, я сумею познакомиться с Людмилой, возможно, войду к ней в доверие — все равно я не вправе спрашивать у девочки-подростка, что она думает про свою мать и тем более что ей в матери не нравится. Такие вопросы задавать детям категорически недопустимо.

К счастью, Людмила учится в школе, где моя приятельница работает библиотекарем. Эта предприимчивая женщина часто устраивает всякие опросы, занимательные встречи, вечера вопросов и ответов, беседы. Обычно, когда я прошу ее о помощи, она охотно откликается.

Чаще всего я не настаиваю, чтобы опросные листки были персональными, прошу только указать возраст отвечающих или класс, в котором они учатся.

На этот раз условия „игры“ несколько иные, мне нужен именно персональный ответ, и, если он окажется особенно интересным, хорошо было бы продолжить беседу, повести разговор с глазу на глаз. А вопрос такой: „Какую черту характера вы постараетесь привить своим будущим детям в первую очередь?“

Ответ Людмилы гласил: „Ребенок должен быть прежде всего самостоятельным, это позволит ему расти смелым и сильным, готовым к преодолению любых трудностей, какие могут помешать, затруднить, испортить жизнь“.

И ответ этот дал мне основание для прямого разговора с девочкой.

Ничего не выспрашивая, ничего не вытягивая, я очень быстро понял, что произошло в Людмилиной семье и почему она, испытывая сильнейшее „притяжение“ к отцу, с трудом терпит мать.

Люде был годик, она подходила к стулу и слышала: „Осторожно, Люда, не урони на себя стульчик“; она тянулась к цветку — „Не опрокинь вазу“; она бралась за ручку двери, приподнявшись на цыпочках и превратившись в натянутую струнку — „Не ударься, Людочка“…

Шло время, девочка делалась взрослее, самостоятельнее, а аккомпанемент не ослабевал: не пей воду из-под крана, не ходи без ботиков, надень шарф, застегнись, порежешься, заразишься, позвони, когда выйдешь и когда дойдешь и, если задержишься…

А отец? Он усмехался, почти не вмешивался, а когда вмешивался, то совсем иначе:

„Смотри, как надо ножик держать… Ясно? Давай“.

„Ревешь? Ладно, когда кончишь, зайди скажи, я не спешу…“

„Записку получила от парня, говоришь. Ну что ж, все девчонки получают записки. Хочешь, чтобы я прочел… Ну давай. Хочешь, чтобы высказался? Ох, Людка, много он ошибок насажал. Несерьезный, боюсь, человек…“

И опять мама сидела передо мной, и опять нервничала, и мне было трудно, потому что я обязан был говорить правду, а правда была не из приятных.

Людмила в свои четырнадцать лет из-под материнского влияния ушла и вернуть ее одними разговорами было уже невозможно. Поводом для сближения могла бы стать необыкновенная ситуация, резко меняющая привычное течение отношений.

Скажи, например, мать Люде, что она завтра выходит на работу (до этого женщина не работала) и просит дочь принять часть забот об отце и братишке на свои плечи, возможно, это возымело бы какой-то эффект; объяви мама, что она в положении, что у Люды будет еще один братишка или сестра, — и такое могло бы сыграть решительную роль в отношениях между матерью и дочерью, а просто слова, даже и самые складные, едва ли…

У этой истории оказался неожиданный, незапланированный счастливый конец. Примирение и взаимное „раскрытие“ состоялось из-за внезапной и тяжелой болезни матери. Она лежала в больнице. Люда вела самолично дом, видела, как нервничает отец, возмущалась беспечностью семилетнего брата